История детского пионерского лагеря “Артек” начиналась не с белого листа. Атмосфера леденящего ужаса, которая охватила страну в 1937 году, не обошла стороной и всесоюзную здравницу. В это трудно поверить, но в эпоху сталинских репрессий не избежали тюремного заключения и работники престижного лагеря. После войны эту страшную страницу истории постарались забыть. Архивные документы сразу уничтожили, а свидетели, проходившие по этому делу, как будто ластиком стерли из памяти события того времени. Странно, но сегодня даже старожилы лагеря при упоминании “артековского дела” молча разводят руками: “Разве подобное могло произойти во всесоюзной пионерской здравнице?..”
...Предшествующий той эпохе 1936 год был знаменательным в истории “Артека”. В то время артековская делегация пионеров впервые была приглашена в Москву, где состоялась встреча с членами правительства. В стенах Кремля дети хором кричали приветствие: “Чудесно живется под сталинским солнцем ребятам Советской страны!” В этом же году в честь принятия сталинской Конституции на центральной площади “Артека”, недалеко от моря, установили шестиметровый портрет Сталина, внизу которого выгравировали надпись: “Лучшему другу пионеров”.
— Вскоре мы узнали, что в Москве начались процессы против троцкистов, тогда же резко изменилась обстановка и в нашем лагере, — вспоминает сын главного врача “Артека” Владимир Бородько. — Тогда из громкоговорителей вместо детских песен стали транслировать выступления Молотова об усилении бдительности. Пионеры разучивали речевки: “Пионер, зорче взор — дай вредителю отпор!” или “Стреляй — метко, шагай — крепко!”. Появилась новая игра “Поймай шпиона”, стали проводиться ночные учебные тревоги. Но самое интересное, что в престижный лагерь стали отправлять пионеров, якобы задержавших шпионов. Так у нас появились сотни своих Павликов Морозовых.
Аресты по стране набирали силу. Поползли многочисленные эшелоны заключенных — на Север, в Сибирь, на Дальний Восток. Ветер большого террора приближался и к Крыму. С января 1937 года начались массовые аресты и расправы с партийным руководством Керчи, Симферополя, Феодосии, Евпатории, Ялты... Сгущались тучи над “Артеком”. Однажды на столе вышестоящих органов появилась справка, в которой указывалось, что “в “Артек” просочились вражеские элементы, которых необходимо найти и обезвредить”.
— В 1937 году в лагере появился некий Константин Иванов. Его цель была обнаружить среди сотрудников “Артека” врагов народа, — рассказывает внук первого старшего пионервожатого Льва Ольховского Тариэл. — Через несколько дней в доме деда провели обыск. Его арестовали, предъявив какие-то нелепые обвинения.
Обвинения Льву Ольховскому вменяли по тем временам достаточно сильные: контрреволюционная троцкистская деятельность, покушение на Молотова, попытка бегства в Америку на весельной лодке по Черному морю через Турцию... Также его обвинили за крамольную фразу, которую он часто повторял пионерам: “Любовь к Сталину нужно воспитывать в детях с раннего возраста”. Как ему позже разъяснили в органах НКВД, “любовь к вождю нельзя воспитать — с ней надо родиться...” За все эти обвинения ему грозила высшая мера наказания — расстрел, в лучшем случае — 25 лет ГУЛАГа. В октябре 1937 года был арестован лучший друг Ольховского, директор лагеря Борис Овчуков.
В архивах “Артека” сохранился единственный документ по этому делу — “Докладная записка о вражеской работе в пионерском лагере “Артек”. Вот некоторые выдержки из этого документа:
“Кондаков (старший вожатый Верхнего лагеря. — Авт.)… морально разложившийся тип, неоднократно делал попытки изнасиловать приезжающих в лагерь пионерок…”
“В пище пионеров обнаружены стекла, гвозди, пуговицы, в хлебе — спички. Имело место отравление восьми рабочих, срывы работы радиоузла, предпринята попытка поджога здания, где жили испанские дети, развалена комсомольская, профсоюзная и партийная работа”.
“В подсобном хозяйстве “Артека” орудуют враги: заражены бруцеллезом коровы, погибли 34 пчелиные семьи, 19 подсвинок, убит рабочий Горбунов”.
“В подсобном хозяйстве работали кулаки, антисоветские люди, пьяницы, хулиганы… бывшие белогвардейцы, служители культа, сектанты, бывшие полицейские… выявлены нами 112 человек”.
“Были случаи, когда детей под видом похода уводили группами на всю ночь на Аю-Даг и возвращали их простуженными”.
“В “Артеке” процветало бытовое разложение: пьянки вошли в систему. Пили в Москве, пили в Ялте… в ресторане “Ореанда”, пили в Массандре, в винных подвалах, устраивались систематические попойки на квартирах… Пили за счет “Артека”, пили из подвалов “Артека”, пили в складчину по 20—30 рублей с брата… На пьянках клеветали на партию и ее руководителей”.
“…Политическое воспитание пионеров категорически запрещалось… Была дана директива не рассказывать детям автобиографии руководителей партии”.
“Вожатый Малютин избил 8-летнюю Элю Щукину, а пионерку Тамару Кастрадзе изнасиловал”.
Если верить “докладной”, всесоюзный пионерский лагерь на поверку оказался антисоветским гнездом разврата.
По делу прошли более 50 человек. Весь материал был передан в следственные органы НКВД. Внезапное исчезновение вожатых пионерам объяснили просто: “Эти люди — враги народа”.
— После ареста отца нас с мамой тут же сняли с довольствия, — вспоминает дочь Ольховского Элла Львовна. — Мы не получали ни копейки, ходили голодные. Большинство наших друзей от нас отвернулись. Изредка нас подкармливали рабочие.
Льва Ольховского посадили в симферопольскую тюрьму.
— В камере сидело столько народу, что заключенным приходилось поворачиваться по команде, — рассказывает внук Ольховского. — Там находились все массандровские виноделы, старик финансист, который знал наизусть “Войну и мир”... От скуки они играли в тараканьи бега, в кости, которые лепили из черного хлеба, читали друг другу лекции. Однажды в камеру привели старичка священника. Над ним страшно издевались. Как-то у него отняли крест, после чего он страшно зарыдал. Тогда дед сделал ему крест из хлеба и натер его чесноком, чтобы блестел.
Ежедневно бывшего примерного сотрудника “Артека” вызывали на допросы.
— Допросы длились по семнадцать часов. Из деда зверскими методами выбивали признание. Он от всего отказывался. Однажды дед не выдержал. Когда прокурор ударил его по лицу, он схватил табуретку и крикнул: “Убью!” После каждого допроса дед возвращался в камеру, и у него из-под ногтей капала кровь, кожа буквально сползала с ног. Так он плелся по коридору, а кожа шаркала по полу... — продолжает внук старшего пионервожатого “Артека”. — Однажды в тюрьме появился новый следователь Соколов. На первом же допросе он запер камеру на ключ, положил ноги деда на стол, достал холодную яичницу из стола и стал его кормить. “Я не верю, что вы враг народа”, — говорил он деду. Оказывается, в начале 30-х годов Соколов приезжал в “Артек”. Охрана его не пропустила, тогда дед согласился провести для него экскурсию по лагерю. В тюрьме Соколов вспомнил этот эпизод.
В семье Ольховских до сих пор сохранился носовой платок, который заключенный Лев Ольховский вышивал в тюрьме. Вместо иголки он использовал заточенный гвоздь, нитки надергал из носков сокамерников. Посередине он вывел кусочек моря, Медвежью гору и силуэты жены и дочери. Также в семье сохранилась старая книга, где на обложке красовалась фотография Молотова на артековской пионерской линейке. Рядом стояли Овчуков и Ольховский. В 1937 году весь тираж изъяли из типографии. Художники на месте Ольховского нарисовали столб, а Борису Овчукову приделали косички...
— Когда папа находился в заключении, мама обратилась за помощью к жене Молотова Полине Жемчужной, поведала, как совсем недавно доверенное лицо Сталина принимал артековцев в Кремле, и рассказала о том, что отца обвиняют в покушении на Молотова, — рассказывает Элла Ольховская. — Жемчужная передала слова мамы супругу. На следующий день в тюрьму пришла срочная телеграмма: “В виновность Овчукова и Ольховского не верю. Дело велено изъять из органов НКВД”. Вскоре отца освободили.
В архивах международного лагеря сказано, что все артековцы отсидели по шесть месяцев. Однако это информация неточная. Лев Ольховский и Борис Овчуков провели в застенках НКВД ровно три года.
Много лет спустя семья Ольховских пытались узнать, почему же все-таки освободили артековцев. В архиве им поведали: “Скажите спасибо Берии — ваш отец случайно попал под всеобщую амнистию. Так что Молотов тут ни при чем...”
После окончания войны Овчукова назначили директором “Артека”. Он звал туда же и своего друга Льва Ольховского, но тот наотрез отказался. В пятидесятых годах Борис Овчуков перебрался в Москву и возглавил дом творчества писателей. Ольховский работал директором дома отдыха актеров “Руза”.
— В начале 60-х годов в дом творчества “Малеевка” к отцу и к Овчукову приехал тот самый стукач Константин Иванов с одной наглой просьбой. Иванов предложил бывшим сотрудникам “Артека” выпить “мировую”, — вспоминает Элла Львовна. — Отец с Борей поддержали эту идею. “Да ладно, прошло время, что было, то было”, — махнули они рукой и подняли рюмки...
Ирина Боброва, «МК»
Белая панамка, красный галстук, белая рубашка и короткие штаны - это довоенная артековская форма. Мальчишки, носившие её, проводили вечера у костров, привыкали к морю - такому огромному и синему, заучивали самую известную речёвку про свой лагерь: "У "Артека" на носу приютился Суук-Су, у "Артека" на ногах примостился Аю-Даг".
Перебирая папку с документами по истории Артека, я наткнулся на любопытный снимок. На нём засняты трое – молодой человек с двумя детьми. На обороте надпись: «Первая делегация немецких пионеров в Артеке в 1926 году во главе с председателем комитета детских коммунистических групп Германии Эрихом Виснером. Слева – Паула Юнгманн из Гамбурга, справа – берлинский пионер Курт Байдукат. Снимок сделан в Берлине перед отъездом в Советский Союз».
