Смерть графини де Ламотт-Валуа в Крыму. Часть 2
1 часть
Эта история длилась уже около года, когда однажды утром мы были крайне удивлены, увидев в нашем дворе несколько повозок, груженных вещами. Посыльный передал моему отцу письмо от графини. Она писала, что, будучи больной, находясь при смерти, она раскаивается в том, что нанесла отцу материальный ущерб, помешав ему выгодно продать свою собственность.
Она просила простить ее и принять в качестве компенсации и заверения в искренной дружбе несколько предметов, а именно: прекрасный туалетный столик для моей мамы, итальянскую гитару для меня и великолепный книжный шкаф для моего отца. Не зная чем объяснить такое поведение и опасаясь, с другой стороны, оскорбить графиню отказом, отец послал ей ящик своих лучших вин, равноценных ее подаркам, и обещал ей, как только она выздоровеет, вернуть ей вещи. Она действительно выздоровела, но даже и слушать не хотела о возврате подаренного. С этого момента наши отношения стали дружескими. Отправляясь в Феодосию, проезжая через Старый Крым, мой отец всегда останавливался у графини. Он вел с ней долгие беседы, полные интересных наблюдений, больших познаний о мире и некоторой таинственности.
Графиня привязалась к моему отцу. Он был таким же эмигрантом, как и она, и, несмотря на свою молодость, на то, что во время той страшной эпохи был еще ребенком, он мог ее понять: ведь у них были общие воспоминания, общие беды и одна и та же страна.
Однажды мой отец получил письмо от графини. Она писала, что больше не хочет жить в Старом Крыму, что хотела бы переехать в Судак и быть нашей соседкой, что была бы рада общаться с образованными людьми, а не с полудиким, надоевшим ей местным населением. Кроме того, она обещала передать моему отцу много интересных и полезных сведений, помочь моей маме по хозяйству и способствовать моему светскому воспитанию. Вследствие этого она просила отца снять для нее домик с садом и со служебными постройками. Однако цена, которую она назначила, была такой мизерной, что подыскать что-либо на таких условиях было невозможно. Как бы там ни было, мой отец живо заинтересовался этим делом, предложив графине построить по ее проекту на нашей земле домик, где бы она бесплатно проживала. Он надеялся компенсировать свои затраты теми преимуществами, которые я могла бы получить от общения с такой благовоспитанной женщиной, повидавшей столько всего на свете. Отец поделился своим планом с мамой. Она не возражала.
Образованные люди в Крыму были такой редкостью, что за ними ходили толпами и оспаривали друг у друга право принять их у себя дома. Как только графиня с радостью одобрила предложение моего отца, мы приступили к постройке домика. Это было в конце осени. К весне дом был почти готов, когда нарочный сообщил отцу о том, что графиня тяжело больна и просит его приехать к ней. Отец тотчас же отправился в путь, но не застал графиню в живых. В своем завещании она назначала его своим душеприказчиком. Ее служанка-армянка рассказала только о том, что, почувствовав себя плохо, графиня всю ночь перебирала и сжигала свои бумаги, что она запретила после своей смерти раздевать ее и требовала похоронить в том, в чем она была одета. Графиня также сказала, что, возможно, произойдет ее перезахоронение, что вокруг ее погребения будет много споров и разногласий. Однако это предсказание не сбылось.
По решению местных властей, в связи с отсутствием католического священника, она была похоронена русским православным и армянским грегорианским священниками. Могильная плита не тронута до сих пор.
В связи с тем, что графиня редко кого допускала к себе, одевалась всегда сама одна, используя слуг лишь на кухне и на других хозяйственных работах, ее служанка мало чем могла удовлетворить всеобщее любопытство. И только во время осмотра и омовения она заметила на спине своей хозяйки два ясных следа от раскаленного железа. Эта деталь подтверждает все предыдущие предположения, так как известно, что госпожа де Ламотт была приговорена к клеймению и, несмотря на то, что она отбивалась от палачей, клеймо, хотя и нечеткое, все же было выжжено.
Едва правительство узнало о смерти графини, как от графа Бенкендорфа прибыл курьер, потребовавший закрытую шкатулку.
Эта шкатулка незамедлительно была доставлена в Санкт-Петербург. В те дни губернатор Тавриды признался моему отцу, что ему было поручено наблюдать за этой женщиной и что она действительно была графиней де Ламотт-Валуа. Что касается фамилии де Гаше, то она взяла ее, выйдя замуж за одного эмигранта где-то в Англии или в Италии. Эта фамилия должна была ее охранять и служить ей щитом.
Она долго жила под этим именем в Петербурге. В 1812 году де Гаше приняла русское подданство, так как никто не подозревал о ее настоящей фамилии. В Петербурге в числе ее знакомых была одна англичанка, придворная дама госпожа Бирх. Она не подозревала о печальной славе своей протеже, а интересовалась ею исключительно как одной из жертв Революции, вынужденной самой зарабатывать себе на хлеб. Возвратившись однажды от графини де Гаше. госпожа Бирх узнала, что ее разыскивает императрица Елизавета Алексеевна. На следующий день придворная дама принесла императрице извинения за свое отсутствие.
Последняя спросила у нее: “Где же Вы были?“
— У графини де Гаше.
— Кто это такая, графиня де Гаше?
Госпожа Бирх ответила, что это французская эмигрантка, и она попыталась заинтересовать императрицу судьбой своей протеже. В это время вошел император Александр. При упоминании де Гаше он воскликнул: “Как, она здесь? Сколько раз меня спрашивали о ней, и я утверждал, что она находится вне пределов России. Где она? Каким образом вы узнали о ней?” Госпоже Бирх пришлось рассказывать все, что она знала. “Я желаю видеть ее, — сказал император, — приведите завтра ее сюда“.
Госпожа Бирх сразу же передала этот приказ графине, которая воскликнула: “Что вы наделали?.. Вы меня погубили… Зачем было говорить императору обо мне? Тайна была моим спасением. Теперь он выдаст меня моим врагам, и я погибну“. Она была в отчаянии, но вынуждена была подчиниться.
На следующий день в назначенный час в сопровождении госпожи Бирх она появилась в апартаментах императрицы. Подойдя к графине, император сказал ей: “Вы носите не свою фамилию. Назовите мне вашу настоящую девичью фамилию“.
— Мой долг повиноваться Вам, сир, но я назову свою фамилию только Вам без свидетелей. Император подал знак, и императрица вышла вместе с госпожой Бирх. Более получаса оставался император с графинею, которая вышла затем успокоенная и удивленная доброжелательностью Александра I. “Он пообещал сохранить мою тайну”, — вот все, что она сказала госпоже Бирх, от которой я узнала все эти детали. Вскоре графиня де Гаше отправилась в Крым“.
Но вернемся к эпизоду смерти графини.
Деньги, вырученные от продажи ее вещей, в соответствии с завещанием, были отправлены во Францию в город Тур некоему Лафонтену, с которым мой отец завязал переписку, но который своими уклончивыми ответами так и не дал понять, знает ли он настоящее имя графини, которую он называл просто “моя почтенная родственница“.
На аукционе отец купил большую часть вещей графини. Но тщетно мы пересматривали все полочки, все потайные ящички, — ни один клочок бумаги не выдал нам так тщательно скрываемую тайну. Император Александр, граф Бенкендорф, губернатор Нарышкин, — все, кто ее знал, уже в могиле. Князь Воронцов, госпожа Бирх, мой отец тоже скоро отправятся в мир иной, унося с собой свои секреты.
Судьба этой женщины покрыта непроницаемой завесой тайны. Она исчезла так же, как исчезло знаменитое соблазнительное ожерелье, бывшее причиной падения графини и смерти несчастной королевы Марии-Антуанетты. Еще долго писатели будут говорить о Жанне де Валуа, но никому не прийдет в голову навестить на забытом церковном кладбище Старого Крыма ее одинокую могилу“.
Глубоко потрясенный этим рассказом, я тотчас отправился проверить эти сведения в Судак, к моей соотечественнице, которая, будучи ближайшей соседкой барона Боде, часто рассказывала мне о нем. Я попросил ее вновь рассказать мне все, что она знала об этом деле. Она почти слово в слово повторила мне содержание этой статьи. Читатель, без сомнения, оценит это совпадение, тем более что у меня есть тысяча причин, чтобы быть убежденным в том, что моя знакомая не имела ни малейшего понятия о содержании журнальной статьи. Таким образом, оба свидетельства — и устное, и письменное, — подтверждали друг друга. Наконец, в своих “Мемуарах о прошлом“, опубликованных в “Русском вестнике“ за июль 1889 года, анонимная госпожа Ольга писала: “Что касается французской революции, то несколько пожилых крымчан рассказали мне, что в третьем десятилетии этого века княгиня Голицина, в первом замужестве княгиня Суворова, обосновавшись с семьей в окрестностях Ялты, поручила воспитание своих детей одной француженке. Эта француженка прекрасно помнила все о дворе Людовика XVI в таких деталях, как мог говорить только очевидец всего этого. Все были уверены, что это эмигрантка, скрывающая свою истинную фамилию. Ее служанка всегда говорила, что эта женщина никогда не раздевалась в ее присутствии и при этом закрывалась на ключ в своей комнате. Эта деталь вызвала любопытство у ее прислуги, которая полагала, что гувернантка скрывает какой-то телесный дефект. Однажды, передавая своей госпоже платье, служанка подсмотрела в замочную скважину и увидела на плече старой гувернантки след от клейма палача.
Испугавшись этого открытия, она поспешила поделиться со своими хозяевами, которые начали строить ужасные предположения по этому поводу. Француженка охотно ответила на все вопросы, адресованные ей по поводу событий восемнадцатого века, но как только разговор коснулся грустной истории об ожерелье королевы, она приумолкла и умело уклонилась от этой темы. С тех пор Голицины не могли отделаться от мысли, что под их крышей живет знаменитая Ламотт-Валуа“.
С помощью этих сведенией нам кажется возможным восстановить одиссею госпожи де Ламотт.
История оставила ее в Лондоне во власти тех, кто, надеясь превратить ее в орудие мести, пытался склонить эту женщину к написанию оскорбительных для королевы мемуаров. С этого момента мы не должны забывать о том, что госпожа де Ламотт как в физическом, так и в моральном плане, находилась под впечатлением недавних событий: она увидела, как бесчеловечно поступили с ней, ее публично бичевали, она отчаянно отбивалась от грубых рук палачей, она до дна испила чашу стыда и несправедливости, она вблизи увидела всю животную жестокость человека, и ее психическая и нервная система оказались окончательно подорваны. Как жертва пожара еще долго при малейшем отблеске света думает только о катастрофе, так и высеченная кнутом в Консьержери беглянка из Сальпетриер повсюду видит лишь только ловушки и палачей. Поэтому, естественно, у нее появляется идея-фикс: бежать подальше, еще дальше, чтобы тебя навсегда забыли. Однако Лондон не годится для этого, он находится слишком близко от Франции. Госпожа де Ламотт скоро убеждается в этом.
Она со всех сторон окружена всякого рода просителями: это де Колонн, настроенный против королевы, Полиньяки, пытающиеся нейтрализовать влияние де Колонна, люди, преданные двору, друзья кардинала, сторонники герцога Орлеанского, эмиссары революционных клубов: одни пытаются купить ее молчание, другие, напротив, заплатить за клевету. Все вместе они только сильно напугали ее. Де Ламотт опасается вновь стать жертвой. Она больше не верит ни в чью искренность, ее тревога возрастает с каждым днем, она постоянно чувствует угрозу ареста и новых мучений… И тогда она принимает решение бежать и ради своей безопасности распространяет слух о своей собственной смерти с помощью письма, содержание которого нам стало известно благодаря ее мужу.
В эту эпоху поток эмигрантов был направлен в Россию. Госпожа де Ламотт последовала за этим потоком и с целью предосторожности решила сменить свою фамилию, тем более, что у нее были все основания поверить в смерть мужа.
Не удовлетворившись тем, что она укрылась в незнакомой стране под новой фамилией, графиня меняет гражданство, чтобы затаиться глубже. Таким образом, растворившись в толпе эмигрантов, она пытается зарабатывать себе на хлеб в Петербурге вплоть до того дня, когда ее покровительница госпожа Бирх непроизвольно выдает ее императору.
Император выслушал графиню и успокоил ее. Но она все же волнуется, находясь во власти старых опасений. Император в России выше всех, и теперь он знает о ней, находящейся в его столице. Она не свободна. На нее давит тяжелым грузом постоянная слежка тайной полиции… Ей остается только бежать все дальше и дальше.
В этот момент в Петербурге стали говорить о Крыме. Он становится как бы российской Италией. Богатые господа мечтают построить там волшебные дворцы, а знаменитая княжна Голицина (Анна Сергеевна) вот-вот отправится туда с баронессой Бергхайм и госпожой Крюденер с целью обосновать там мистическую колонию.
Именно с одним из этих благородных семейств и отправляется в Тавриду графиня де Ламотт. Она становится гувернанткой у княгини Голициной, проживающей в окрестностях Ялты. Впрочем, зимние удовольствия периодически призывают эту аристократку обратно в Петербург, но госпожа де Ламотт остается в Крыму.
Некоторое время она посещает мистический кружок княгини Голициной, затем, поглощенная постоянной мыслью об убежище, она углубляется на восток полуострова в Старый Крым, местность малознакомую, где все дешево и где она уверена в том, что ее не будут сильно беспокоить. И здесь в 1826 году, накануне своего переезда в Судак к своему последнему другу барону Боде, она умирает.
“Еще долго писатели будут говорить о Жанне де Валуа, — пишет боронесса Мария Боде, — и никому не придет в голову навестить на забытом церковном кладбище Старого Крыма ее одинокую могилу“.
Я все же решил это сделать и в сопровождении армянского дьякона, много слышавшего об этой могиле, в течение нескольких часов бродил по кладбищу, заросшему овсюгом и крапивой. Я встретил много провалившихся старых плит с истертыми следами надписей. Частые дожди и морские ветры из Феодосии, постоянно дующие на этом плоскогорье, полностью уничтожили эти надписи, и только у нескольких плит 1884 года под слоем мха угадывается дата смерти.
Отсюда я направился к месту, где стояла хижина графини. Сегодня это простой домик, стоящий по ту сторону чудесного оврага. Прекрасный сельский кокетливый домишко, утопающий в своем гнездышке из зелени. Совсем рядом, позади деревьев, ветряная мельница устремила в небо свои неподвижные голые крылья-позвонки. Возле домика стая гусей неприветливо встречает меня, и хозяин, крупный болгарин, явно с неодобрением следит за моим вглядом, пытливо изучающим его владения…
Возвращаясь по склону молчаливого оврага, по дну которого течет речка, орошающая великолепные огороды, я думаю о несчастной изгнаннице, которая вынуждена была скитаться по этим местам, таким далеким от Франции!
Ее бедное сердце должно было страдать от закоренелой злобы и глубоких сожалений. Что касается меня, то я с беспокойством вспоминаю ее слова: “Заблуждения, из-за которых Франция была населена тиранами и рабами, исчезли, умные законодатели создали новые законы, согласующиеся с достоинством человека. Уничтожив столько предрассудков и плодов несправедливости, разве не смогли бы они осветить факелом правды темные, запутанные махинации, погубившие меня?..”
Эта история длилась уже около года, когда однажды утром мы были крайне удивлены, увидев в нашем дворе несколько повозок, груженных вещами. Посыльный передал моему отцу письмо от графини. Она писала, что, будучи больной, находясь при смерти, она раскаивается в том, что нанесла отцу материальный ущерб, помешав ему выгодно продать свою собственность.
Она просила простить ее и принять в качестве компенсации и заверения в искренной дружбе несколько предметов, а именно: прекрасный туалетный столик для моей мамы, итальянскую гитару для меня и великолепный книжный шкаф для моего отца. Не зная чем объяснить такое поведение и опасаясь, с другой стороны, оскорбить графиню отказом, отец послал ей ящик своих лучших вин, равноценных ее подаркам, и обещал ей, как только она выздоровеет, вернуть ей вещи. Она действительно выздоровела, но даже и слушать не хотела о возврате подаренного. С этого момента наши отношения стали дружескими. Отправляясь в Феодосию, проезжая через Старый Крым, мой отец всегда останавливался у графини. Он вел с ней долгие беседы, полные интересных наблюдений, больших познаний о мире и некоторой таинственности.
Графиня привязалась к моему отцу. Он был таким же эмигрантом, как и она, и, несмотря на свою молодость, на то, что во время той страшной эпохи был еще ребенком, он мог ее понять: ведь у них были общие воспоминания, общие беды и одна и та же страна.
Однажды мой отец получил письмо от графини. Она писала, что больше не хочет жить в Старом Крыму, что хотела бы переехать в Судак и быть нашей соседкой, что была бы рада общаться с образованными людьми, а не с полудиким, надоевшим ей местным населением. Кроме того, она обещала передать моему отцу много интересных и полезных сведений, помочь моей маме по хозяйству и способствовать моему светскому воспитанию. Вследствие этого она просила отца снять для нее домик с садом и со служебными постройками. Однако цена, которую она назначила, была такой мизерной, что подыскать что-либо на таких условиях было невозможно. Как бы там ни было, мой отец живо заинтересовался этим делом, предложив графине построить по ее проекту на нашей земле домик, где бы она бесплатно проживала. Он надеялся компенсировать свои затраты теми преимуществами, которые я могла бы получить от общения с такой благовоспитанной женщиной, повидавшей столько всего на свете. Отец поделился своим планом с мамой. Она не возражала.
Образованные люди в Крыму были такой редкостью, что за ними ходили толпами и оспаривали друг у друга право принять их у себя дома. Как только графиня с радостью одобрила предложение моего отца, мы приступили к постройке домика. Это было в конце осени. К весне дом был почти готов, когда нарочный сообщил отцу о том, что графиня тяжело больна и просит его приехать к ней. Отец тотчас же отправился в путь, но не застал графиню в живых. В своем завещании она назначала его своим душеприказчиком. Ее служанка-армянка рассказала только о том, что, почувствовав себя плохо, графиня всю ночь перебирала и сжигала свои бумаги, что она запретила после своей смерти раздевать ее и требовала похоронить в том, в чем она была одета. Графиня также сказала, что, возможно, произойдет ее перезахоронение, что вокруг ее погребения будет много споров и разногласий. Однако это предсказание не сбылось.
По решению местных властей, в связи с отсутствием католического священника, она была похоронена русским православным и армянским грегорианским священниками. Могильная плита не тронута до сих пор.
В связи с тем, что графиня редко кого допускала к себе, одевалась всегда сама одна, используя слуг лишь на кухне и на других хозяйственных работах, ее служанка мало чем могла удовлетворить всеобщее любопытство. И только во время осмотра и омовения она заметила на спине своей хозяйки два ясных следа от раскаленного железа. Эта деталь подтверждает все предыдущие предположения, так как известно, что госпожа де Ламотт была приговорена к клеймению и, несмотря на то, что она отбивалась от палачей, клеймо, хотя и нечеткое, все же было выжжено.
Едва правительство узнало о смерти графини, как от графа Бенкендорфа прибыл курьер, потребовавший закрытую шкатулку.
Эта шкатулка незамедлительно была доставлена в Санкт-Петербург. В те дни губернатор Тавриды признался моему отцу, что ему было поручено наблюдать за этой женщиной и что она действительно была графиней де Ламотт-Валуа. Что касается фамилии де Гаше, то она взяла ее, выйдя замуж за одного эмигранта где-то в Англии или в Италии. Эта фамилия должна была ее охранять и служить ей щитом.
Она долго жила под этим именем в Петербурге. В 1812 году де Гаше приняла русское подданство, так как никто не подозревал о ее настоящей фамилии. В Петербурге в числе ее знакомых была одна англичанка, придворная дама госпожа Бирх. Она не подозревала о печальной славе своей протеже, а интересовалась ею исключительно как одной из жертв Революции, вынужденной самой зарабатывать себе на хлеб. Возвратившись однажды от графини де Гаше. госпожа Бирх узнала, что ее разыскивает императрица Елизавета Алексеевна. На следующий день придворная дама принесла императрице извинения за свое отсутствие.
Последняя спросила у нее: “Где же Вы были?“
— У графини де Гаше.
— Кто это такая, графиня де Гаше?
Госпожа Бирх ответила, что это французская эмигрантка, и она попыталась заинтересовать императрицу судьбой своей протеже. В это время вошел император Александр. При упоминании де Гаше он воскликнул: “Как, она здесь? Сколько раз меня спрашивали о ней, и я утверждал, что она находится вне пределов России. Где она? Каким образом вы узнали о ней?” Госпоже Бирх пришлось рассказывать все, что она знала. “Я желаю видеть ее, — сказал император, — приведите завтра ее сюда“.
Госпожа Бирх сразу же передала этот приказ графине, которая воскликнула: “Что вы наделали?.. Вы меня погубили… Зачем было говорить императору обо мне? Тайна была моим спасением. Теперь он выдаст меня моим врагам, и я погибну“. Она была в отчаянии, но вынуждена была подчиниться.
На следующий день в назначенный час в сопровождении госпожи Бирх она появилась в апартаментах императрицы. Подойдя к графине, император сказал ей: “Вы носите не свою фамилию. Назовите мне вашу настоящую девичью фамилию“.
— Мой долг повиноваться Вам, сир, но я назову свою фамилию только Вам без свидетелей. Император подал знак, и императрица вышла вместе с госпожой Бирх. Более получаса оставался император с графинею, которая вышла затем успокоенная и удивленная доброжелательностью Александра I. “Он пообещал сохранить мою тайну”, — вот все, что она сказала госпоже Бирх, от которой я узнала все эти детали. Вскоре графиня де Гаше отправилась в Крым“.
Но вернемся к эпизоду смерти графини.
Деньги, вырученные от продажи ее вещей, в соответствии с завещанием, были отправлены во Францию в город Тур некоему Лафонтену, с которым мой отец завязал переписку, но который своими уклончивыми ответами так и не дал понять, знает ли он настоящее имя графини, которую он называл просто “моя почтенная родственница“.
На аукционе отец купил большую часть вещей графини. Но тщетно мы пересматривали все полочки, все потайные ящички, — ни один клочок бумаги не выдал нам так тщательно скрываемую тайну. Император Александр, граф Бенкендорф, губернатор Нарышкин, — все, кто ее знал, уже в могиле. Князь Воронцов, госпожа Бирх, мой отец тоже скоро отправятся в мир иной, унося с собой свои секреты.
Судьба этой женщины покрыта непроницаемой завесой тайны. Она исчезла так же, как исчезло знаменитое соблазнительное ожерелье, бывшее причиной падения графини и смерти несчастной королевы Марии-Антуанетты. Еще долго писатели будут говорить о Жанне де Валуа, но никому не прийдет в голову навестить на забытом церковном кладбище Старого Крыма ее одинокую могилу“.
Глубоко потрясенный этим рассказом, я тотчас отправился проверить эти сведения в Судак, к моей соотечественнице, которая, будучи ближайшей соседкой барона Боде, часто рассказывала мне о нем. Я попросил ее вновь рассказать мне все, что она знала об этом деле. Она почти слово в слово повторила мне содержание этой статьи. Читатель, без сомнения, оценит это совпадение, тем более что у меня есть тысяча причин, чтобы быть убежденным в том, что моя знакомая не имела ни малейшего понятия о содержании журнальной статьи. Таким образом, оба свидетельства — и устное, и письменное, — подтверждали друг друга. Наконец, в своих “Мемуарах о прошлом“, опубликованных в “Русском вестнике“ за июль 1889 года, анонимная госпожа Ольга писала: “Что касается французской революции, то несколько пожилых крымчан рассказали мне, что в третьем десятилетии этого века княгиня Голицина, в первом замужестве княгиня Суворова, обосновавшись с семьей в окрестностях Ялты, поручила воспитание своих детей одной француженке. Эта француженка прекрасно помнила все о дворе Людовика XVI в таких деталях, как мог говорить только очевидец всего этого. Все были уверены, что это эмигрантка, скрывающая свою истинную фамилию. Ее служанка всегда говорила, что эта женщина никогда не раздевалась в ее присутствии и при этом закрывалась на ключ в своей комнате. Эта деталь вызвала любопытство у ее прислуги, которая полагала, что гувернантка скрывает какой-то телесный дефект. Однажды, передавая своей госпоже платье, служанка подсмотрела в замочную скважину и увидела на плече старой гувернантки след от клейма палача.
Испугавшись этого открытия, она поспешила поделиться со своими хозяевами, которые начали строить ужасные предположения по этому поводу. Француженка охотно ответила на все вопросы, адресованные ей по поводу событий восемнадцатого века, но как только разговор коснулся грустной истории об ожерелье королевы, она приумолкла и умело уклонилась от этой темы. С тех пор Голицины не могли отделаться от мысли, что под их крышей живет знаменитая Ламотт-Валуа“.
С помощью этих сведенией нам кажется возможным восстановить одиссею госпожи де Ламотт.
История оставила ее в Лондоне во власти тех, кто, надеясь превратить ее в орудие мести, пытался склонить эту женщину к написанию оскорбительных для королевы мемуаров. С этого момента мы не должны забывать о том, что госпожа де Ламотт как в физическом, так и в моральном плане, находилась под впечатлением недавних событий: она увидела, как бесчеловечно поступили с ней, ее публично бичевали, она отчаянно отбивалась от грубых рук палачей, она до дна испила чашу стыда и несправедливости, она вблизи увидела всю животную жестокость человека, и ее психическая и нервная система оказались окончательно подорваны. Как жертва пожара еще долго при малейшем отблеске света думает только о катастрофе, так и высеченная кнутом в Консьержери беглянка из Сальпетриер повсюду видит лишь только ловушки и палачей. Поэтому, естественно, у нее появляется идея-фикс: бежать подальше, еще дальше, чтобы тебя навсегда забыли. Однако Лондон не годится для этого, он находится слишком близко от Франции. Госпожа де Ламотт скоро убеждается в этом.
Она со всех сторон окружена всякого рода просителями: это де Колонн, настроенный против королевы, Полиньяки, пытающиеся нейтрализовать влияние де Колонна, люди, преданные двору, друзья кардинала, сторонники герцога Орлеанского, эмиссары революционных клубов: одни пытаются купить ее молчание, другие, напротив, заплатить за клевету. Все вместе они только сильно напугали ее. Де Ламотт опасается вновь стать жертвой. Она больше не верит ни в чью искренность, ее тревога возрастает с каждым днем, она постоянно чувствует угрозу ареста и новых мучений… И тогда она принимает решение бежать и ради своей безопасности распространяет слух о своей собственной смерти с помощью письма, содержание которого нам стало известно благодаря ее мужу.
В эту эпоху поток эмигрантов был направлен в Россию. Госпожа де Ламотт последовала за этим потоком и с целью предосторожности решила сменить свою фамилию, тем более, что у нее были все основания поверить в смерть мужа.
Не удовлетворившись тем, что она укрылась в незнакомой стране под новой фамилией, графиня меняет гражданство, чтобы затаиться глубже. Таким образом, растворившись в толпе эмигрантов, она пытается зарабатывать себе на хлеб в Петербурге вплоть до того дня, когда ее покровительница госпожа Бирх непроизвольно выдает ее императору.
Император выслушал графиню и успокоил ее. Но она все же волнуется, находясь во власти старых опасений. Император в России выше всех, и теперь он знает о ней, находящейся в его столице. Она не свободна. На нее давит тяжелым грузом постоянная слежка тайной полиции… Ей остается только бежать все дальше и дальше.
В этот момент в Петербурге стали говорить о Крыме. Он становится как бы российской Италией. Богатые господа мечтают построить там волшебные дворцы, а знаменитая княжна Голицина (Анна Сергеевна) вот-вот отправится туда с баронессой Бергхайм и госпожой Крюденер с целью обосновать там мистическую колонию.
Именно с одним из этих благородных семейств и отправляется в Тавриду графиня де Ламотт. Она становится гувернанткой у княгини Голициной, проживающей в окрестностях Ялты. Впрочем, зимние удовольствия периодически призывают эту аристократку обратно в Петербург, но госпожа де Ламотт остается в Крыму.
Некоторое время она посещает мистический кружок княгини Голициной, затем, поглощенная постоянной мыслью об убежище, она углубляется на восток полуострова в Старый Крым, местность малознакомую, где все дешево и где она уверена в том, что ее не будут сильно беспокоить. И здесь в 1826 году, накануне своего переезда в Судак к своему последнему другу барону Боде, она умирает.
“Еще долго писатели будут говорить о Жанне де Валуа, — пишет боронесса Мария Боде, — и никому не придет в голову навестить на забытом церковном кладбище Старого Крыма ее одинокую могилу“.
Я все же решил это сделать и в сопровождении армянского дьякона, много слышавшего об этой могиле, в течение нескольких часов бродил по кладбищу, заросшему овсюгом и крапивой. Я встретил много провалившихся старых плит с истертыми следами надписей. Частые дожди и морские ветры из Феодосии, постоянно дующие на этом плоскогорье, полностью уничтожили эти надписи, и только у нескольких плит 1884 года под слоем мха угадывается дата смерти.
Отсюда я направился к месту, где стояла хижина графини. Сегодня это простой домик, стоящий по ту сторону чудесного оврага. Прекрасный сельский кокетливый домишко, утопающий в своем гнездышке из зелени. Совсем рядом, позади деревьев, ветряная мельница устремила в небо свои неподвижные голые крылья-позвонки. Возле домика стая гусей неприветливо встречает меня, и хозяин, крупный болгарин, явно с неодобрением следит за моим вглядом, пытливо изучающим его владения…
Возвращаясь по склону молчаливого оврага, по дну которого течет речка, орошающая великолепные огороды, я думаю о несчастной изгнаннице, которая вынуждена была скитаться по этим местам, таким далеким от Франции!
Ее бедное сердце должно было страдать от закоренелой злобы и глубоких сожалений. Что касается меня, то я с беспокойством вспоминаю ее слова: “Заблуждения, из-за которых Франция была населена тиранами и рабами, исчезли, умные законодатели создали новые законы, согласующиеся с достоинством человека. Уничтожив столько предрассудков и плодов несправедливости, разве не смогли бы они осветить факелом правды темные, запутанные махинации, погубившие меня?..”
Луи Бернер
