Пожилой человек привык гулять этой безрадостной, в рытвинах дорогой — через голое поле и вырубленный лес. Земля раскисала даже после самого маленького дождя, и тогда палка, на которую он опирался, оставляла в серой глине глубокие следы. «Здешний мир несколько особенный в отличие от Крыма — грубоватый, с „тыканьем“, удушающей руганью, — написал он в одном из своих писем. — Меня поразило одно: когда иду с палкой, местные туземные малютки бросаются в сторону. Видимо, в их представлении сидит одно: раз человек с палкой, то он этой палкой непременно должен огреть встречного, и в особенности его, малыша». Что он вспоминал во время этих прогулок? Может быть, ярко-синее небо с точеными силуэтами кипарисов или симферопольские улочки: мощеные, с высокими домами, или узенькие, извивающиеся лабиринтами, по которым ему пришлось столько прошагать?
Мы встретились и расстались с этим человеком осенью 2009 года, когда рассказывали о новых экспонатах музея истории Симферополя — рукописях, принесенных сюда местной жительницей.
Она нашла их, разбирая семейные архивы. Несколько рассказов и публицистическая заметка были подписаны «В. Салтыковский». Вся информация об авторе на тот момент исчерпывалась сведениями, что он был врачом. Остальное относилось к области догадок: почему не публиковал свои рассказы и как они оказались среди бумаг, имевших отношение к известной в Крыму семье Стевенов? Директор музея Ирина Вдовиченко и научный сотрудник Алексей Эйлер провели настоящее расследование в архивах и библиотеках, чтобы узнать о причудливой и богатой событиями судьбе симферопольского врача.
Рядовой от санитарии
Видимо,
«Мы предположили, что Салтыковский, будучи практикующим врачом, мог писать и статьи о медицине, поэтому и обратились в научную библиотеку «Таврика», — вспоминает директор музея истории Симферополя Ирина Вдовиченко. — И попали в точку: здесь сохранилось его исследование, посвященное здоровью и заболеваемости учеников городских школ в 1907/08 учебном году. Его заметки о здоровье подростков печатались в «Известиях Таврического земства», «Известиях городской думы».
Наверное, сейчас нам трудно в полной мере оценить то, что делал рядовой санитарный врач Салтыковский, ведь в наше время от скарлатины или дифтерии не умирают массово дети, туберкулез не считается обычной причиной смерти подростков, а медики не констатируют у пяти из десяти детей «малокровие от недоедания».
Исследователи предположили, что, скорее всего, санитарный врач Василий Салтыковский в Симферополе был известным человеком: все-таки круг людей, к которому он принадлежал, был узким. Поэтому ничего удивительного, что след Василия Ивановича обнаружился в мемуарах Вадима Баяна, поэта-эгофутуриста, организовавшего в декабре
По следу
Скромный санитарный врач, рассказывает Ирина Вдовиченко, обладал недюжинным литературным даром, о котором можно судить по попавшим в музей рукописям. Его рассказ «Лобов» о тюремном надзирателе, наслаждающемся своей властью над арестантами. «Ванюков» — трагедия сына прачки, недоучившегося гимназиста, вовлеченного в революцию. «Доктор Иван Васильевич Угрюмов» — сожаление об ушедшей любви. Может быть, рассказы не увидели свет потому, что их герои не были вымышленными, а срисованы с натуры. Или врач стеснялся показать себя как писателя — ведь, оказывается, Василий Иванович был дружен с настоящими литераторами: например, Константином Треневым.
Одна из рукописей Салтыковского посвящена войне, размышлениям о том, где проходит черта, отделяющая врага от страдающего беспомощного человека. «В бою на пулю и штык тем же и отвечают. Но ведь это в бою, а не у перевязочного стола в лазарете...» — писал он. Василий Иванович работал в полевом госпитале русской армии в Австрии, потом в тыловом лазарете Симферополя, был одним из самых активных членов местного комитета помощи больным и раненым воинам, а в 1916 году уехал на фронт и вернулся только летом следующего года.
А потом его ждала другая война — в разоренном и истощенном Гражданской войной Симферополе. В 1920 году по нему прокатилась самая опустошительная эпидемия холеры: в городе с населением более 40 тысяч человек заболел примерно каждый
Василий Иванович для новой власти оказался нужным специалистом, работал он уже врачом в кабинете профпатологии. Его статьи о заболеваниях у рабочих симферопольского завода «Кость» (там делали пуговицы) и о труде закатчиц консервной фабрики выходили в харьковском журнале «Врачебное дело» в конце
«Ведь там осталась часть души»
А потом след симферопольского врача оборвался. «Мы заглянули в очень толстый справочник „Список врачей СССР“ и Василия Салтыковского там не нашли, — продолжает Ирина Вдовиченко. — Возникло подозрение, что он был репрессирован. И мы не ошиблись. Наш сотрудник Алексей Эйлер отыскал в архиве материалы дела и фотографию Василия Ивановича, сделанную после ареста».
Чем же помешал врач, которому перевалило за 60, новой власти? На него написала донос соседка-коммунистка Антонина Грошева. Бог ее знает, патриотизма ли ради или ее безумно раздражал старый врач...
Доктора Салтыковского обвинили в «рассказывании антисоветских анекдотов и всяких других антисоветских измышлений». Всплыло то, что два с лишним десятка лет назад Салтыковский сочувствовал эсерам и вроде бы даже вступил в их ряды. За антисоветскую агитацию врачу дали 5 лет лишения свободы.
На этом, казалось бы, и пора ставить точку. Но произошло неожиданное событие: в музее среди подаренных симферопольцами документов обнаружилось... письмо, написанное рукой доктора Салтыковского в 1946 году. Адресовано оно Ольге Ковалевой (на фото) — судя по всему, ее семья немало лет дружила с Василием Ивановичем, поэтому именно ей он писал с подмосковной станции Коломна, где осел после освобождения. Он устроился врачом на завод, причем «к удивлению, оказался в фаворе и почете», доктору поручили вести там научную работу и даже дали ученую степень без защиты диссертации. Но старый врач не мог забыть Крым, хотя там его уже никто не ждал. Вот строчки из его письма:Старых друзей-коллег уже нет, а если и остался кое-кто, то мне с ними не по пути. Сердце тянет... Бывают квартиры — тесные, холодные, неудобные. Сменил на новую, светлую и уютную. Через неделю едешь мимо старой квартиры, и сердце гукнет. Ведь там осталась часть души! Вот это и тянет меня в Крым.
С Симферополем была связана вся бурная и непростая жизнь Василия Ивановича. Здесь он встретил свою жену, здесь у него родился сын. А потом появилась женщина, без которой он не мыслил свое будущее, — Надежда Стевен, из известнейшей в Крыму семьи. Он разрывался между двумя домами: в Театральном переулке (нынче ул. Героев Аджимушкая) жила первая жена, в Клиническом городке — Надежда, которая родила ему дочь. Видимо, в ее доме и хранились несколько рукописей доктора. А затем вместе с частью архива Стевена они попали к женщине, которая работала в этой семье и много лет хранила бумаги — и те в конце концов оказались в музее.
Неизвестно, смог ли Василий Иванович еще раз увидеть Крым или рисовал его себе только в воспоминаниях, как он сам писал, «памороках», тоскуя по солнышку и «подтянутым нашим красавцам-тополям». Кто-то из великих людей сказал, что не каждому человеку дано оставить что-то после себя — от многих остается лишь дефис на могиле между датами рождениями и смерти. А после симферопольского врача остался кусочек человеческой жизни, переплетенный с историей.
Наталья Якимова, «1К»
Комментариев нет:
Отправить комментарий