Командир корабля: Разворот влево. Пожар правого двигателя!
Руководитель полётов: Выключить двигатель!
К.: Выключил, плохо управляется.
Р.: Возвращайтесь на точку!
К.: Возвращаюсь.
Р.: Управление доложите!
К.: Управление отказало!
Штурман: Высота 3500, командир!
К.: Приготовиться к катапультированию экипажа!
Р.: Катапультироваться!
Обрыв записи.
Этот диалог между экипажем дальнего ракетоносца «Ту-22М3» и руководством полётами на аэродроме в Октябрьском произошёл за полчаса до полуночи 21 мая 1990 года. Выключив двигатель, командир принял меры к возвращению на аэродром, но управление самолётом резко ухудшилось. В сложной обстановке Захаревич принял решение катапультироваться, привёл в действие систему катапульт экипажа, затем катапультировался сам. Увы, при срабатывании парашют штурмана-навигатора получил повреждение, в результате чего погиб Владимир Григорьевич Шадрин, труп которого нашли только утром. Через две секунды после катапультирования почти стотонный ракетоносец взорвался в воздухе, осветив всё окрест яркой вспышкой. Горящие обломки его упали на окраину Зуи.
Но на этом трагедия не закончилась. Многие жители посёлка видели и слышали взрыв, бросились к месту падения остатков машины. И тут вновь взрыв — рванул кислородный баллон. Его осколками убило зуйчанина Синицкого, ранения получили трое школьников и ещё один мужчина. Как не пострадали ещё любопытствующие — чудо!
Однако местные жители, позже осознав, что лётчики до последнего тянули самолёт от посёлка, поставили на месте крушения памятный знак, много помогли семье погибшего, ведь на руках жены Шадрина остались дочь и сын. И сейчас, проезжая по трассе мимо Зуи, все замечают странную стелу с чёрным крылом наверху. А те, кто останавливается и подходит ближе, читают проникновенные слова о той майской трагедии двадцатилетней давности и всматриваются в маленькую фотографию штурмана Шадрина.
А мы в гостях у чуть погрузневшего и поседевшего Юрия Ивановича Захаревича. Глаза его выдают душу — душу вечного пилота. И как-то даже неудобно говорить о героизме с настоящим героем — разговор всё вертится вокруг обыденных тем да ещё воспоминаний детства.
Родившись в Красноярском крае, Юрий Захаревич всегда имел самые близкие примеры «мужской работы». Дед, Григорий Григорьевич, участвовал в гражданской войне, отец прошёл всю Отечественную в пехоте, участвовал в освобождении Крыма, причём и зимой сорок второго, и весной сорок четвёртого. «Он часто вспоминал, как остался жив после трагедии эсминца „Безупречный“, потопленного немецкой авиацией при переходе в Севастополь, — рассказывает Юрий Иванович. — Говорят, там осталось всего человек сорок спасшихся, среди которых и младший лейтенант Захаревич, чудом подобранный нашими катерниками и отогретый в тёплом машинном масле!».
Выжил Иван Григорьевич и после других ранений, к концу войны имел ордена Красной Звезды, Отечественной войны, медаль «За отвагу». Через много лет такую же Красную Звезду получит и его сын, лётчик морской авиации.
Но до
В
— Ну и лётчик морской авиации, даже моря никогда не видел! — смеётся Юрий Иванович. — В Севастополь приехал ночью, остановился в гостинице. А утром вышел — вода кругом, бухты, горы. Спустился к морю, зачерпнул горсть воды, попробовал — солёная. Значит, на месте! Затем штаб авиации флота — и поехал в степь, в Гвардейское, в дивизию.
Шесть лет прослужил на известном Сарабузском аэродроме, переучившись на морской ракетоносец «Ту-16». Старший лейтенант стал командиром корабля — командование заметило уровень подготовки и настойчивость в лётном деле. И когда предложили осваивать новую технику, чуть поколебавшись, поехал переучиваться. В Николаеве был в первом выпуске лётного состава, который готовили на «дальник» «Ту-22М3». И после успешной учёбы и упорных полётов — снова в Крым, но на соседний аэродром — в Октябрьское. Тамошний полк как раз переходил на новую технику. Попал во вторую эскадрилью,
— Но больше всего я любил полёты строем, нравилось летать над морем на предельно малых высотах, — вспоминает Захаревич. — Облёты самолётов после ремонтных и регламентных работ были интересны, а однажды даже участвовал во внезапной проверке наших средств ПВО, «утюжа» без предупреждения ракетные позиции и станции противовоздушной обороны, — тот ещё адреналин!
Так случилось и в майскую ночь двадцать лет назад. О героизме как-то не говорилось. После катастрофы так же таскали по комиссиям да госпиталям. Конечно, спас экипаж, а трагическая случайность гибели Шадрина всем бросалась в глаза. Разбил машину — это вменяли в вину. Пока сами специалисты с моторостроительного завода, осмотрев взорвавшийся двигатель «тушки», не признали: разрушился специальный дефлектор турбины, имевший непозволительную толщину ещё с момента изготовления. От лётчика потихоньку отстали, а заводчанам «срезали» премиальные и ещё некоторые привилегии. Удивил Захаревич командующего ВВС Черноморского флота, когда единственной просьбой было остаться летать в своём полку, в своей эскадрилье, в своём отряде. Всегда понимала Юрия Ивановича жена Елена, гордятся оба сына, сейчас тоже военные. Кстати, именно в тот тревожный день после катастрофы младший сын сделал первые самостоятельные шаги.
А в сентябре девяностого благодарные зуйчане во главе с организатором А. Хусточкиным собрали деньги и с помощью местных организаций — колхоза «Россия», монтажно-заготовительного завода, ремонтного предприятия и ПМК-5 — установили знак памяти. Не только на месте гибели штурмана-навигатора, а больше как напоминание о победе человеческого разума над непреодолимыми обстоятельствами. Именно так поступок Захаревича расценили и в международной авиационной организации ИКАО, вручив ему в Москве специальный диплом Фонда авиационной безопасности «За мужество, героизм и находчивость, проявленные в экстренной ситуации». А в ноябре указом президента СССР Ю. Захаревич был награждён орденом Красной Звезды. Анатолию Павловичу Бурьянову дали медаль «За боевые заслуги». Правого лётчика, лейтенанта Косарева, увы, наградами обошли. По его воспоминаниям, хранящимся в музее авиационного полка в Октябрьском и предоставленные его директором Алексеем Гирником, это был первый ночной вылет молодого лейтенанта. Небольшая цитата: «Все команды давались спокойно, без паники. Обстановка в экипаже до момента катапультирования сохранялась спокойной, как в обычном полёте. Это меня поразило, так как я выполнял свой первый ночной полёт». Завершившийся, увы, принудительным катапультированием с высоты около трёх километров и падением на обочину дороги у зуйской хлебопекарни.
— Конечно, за двадцать лет многое утряслось в памяти, — рассказывает Захаревич. — Но всплеск огня от катапульты правого лётчика, обжёгший лицо, затем сужение угла зрения из-за растущей перегрузки и наконец штатное срабатывание своего катапультного кресла запомнились навсегда. Хотя и доли секунд прошли, а такое впечатление, что минуты. Приземлился на чьём-то дворе: спереди — стенка какого-то сарая, сзади — колья бетонные, я между ними лежу, в груди болит, лицо жжет. Оказалось, попал в огород одной армянской семьи. Попросил пить. И мне принесли трёхлитровую банку компота. Я потом ездил к ним в гости, а сейчас они уехали в Армению насовсем. Хорошие люди!
Именно от них попал Захаревич в Зуйскую больницу, где уже были Бурьянов и Косарев. Все они после всего очень благодарили врачей и медсестёр, даже огромный самовар им подарили. Увы, штурмана Шадрина ночью не нашли, лишь в семь утра труп обнаружил зуйчанин Иван Макеев. Разборки, похороны, слёзы жён, награждение, митинг у памятника.
Так навсегда связались судьбы военных авиаторов и жителей Зуи. Конечно, катастрофа породила много версий и слухов, что ж, молва людская — стихия. Но видится ещё одно: ведь случай над Зуёй был очень похож на катастрофу, происшедшую в мае
Сергей Ткаченко, «Крымская Правда»
Читайте также:
