Успенский монастырь. Чуфут-Кале
Чтобы достичь этих орлиных гнезд, высеченных в белом камне и внешне связанных между собой мостиками и балкончиками, нависающими над пропастью, необходимо преодолеть лестницу в 480 ступенек. И вот, согнувшись, мы проходим сквозь нескончаемую вереницу каменных ячеек. Здесь есть часовни, молельни, капризное переплетение сводчатых лестниц и коридоров, — настоящая работа моллюсков, буравящих камень. Наконец, мы попадаем в последний грот, где хранится чудесная икона, прославившая это место. Проходя по Успенскому монастырю, я встретил множество монахов, этаких черных шершней в каменных ульях. Какое грустное выражение лица у этих худых, грязных троглодитов с их бесполыми, отталкивающими манерами! Можно сказать, что камень этих келий обесцветил их бледные лица и сделал их сердца такими же каменными. Выходим из монастыря, минуя красивый фруктовый сад, деревья которого настолько огромны, настолько запутанны, что, поднимаясь к небу и к солнцу, они по-братски переплетаются и смешивают плоды в совершенно неожиданных сочетаниях: персики как бы растут на ореховых деревьях, орехи — на сливовых деревьях, а абрикосы — на вишневых.
После садов Успенского монастыря долина продолжается, но, поднимаясь вверх, она сужается и переходит в, увы, лишенную растительности, каменистую балку. Над ней с одной из сторон нависает горный риф, увенчанный крепостной стеной Чуфут-Кале. Тропинка пустынна. И только один татарин в красной рубахе, сидящий там, высоко на старой стене у ворот, вносит живую красочную ноту в этот унылый пейзаж.
Отправив свой экипаж к подножью Тепе-Кермен, где он будет ожидать нас, мы начали подъем пешком по дороге, ведущей к воротам в Чуфут-Кале. Сначала мы идем по крутому склону, по серой, сухой земле, усыпанной плоскими сверкающими камнями и маленькими пустыми, выбеленными солнцем, ракушками улиток. Затем, достигнув белой скалы, мы выходим на вымощенную дорогу с канавкой, по которой дождевая вода стекает из города в балку. Туфли и железный наконечник трости скользят по этой старой дороге, приспособленной к босым ногам или к мягкой подошве сандалий. Кажется, что идешь по полированному зеркалу, отблески которого ослепляют тебя.
Наконец, дорога резко изгибается и некоторое время проходит в тени горы. И вот мы у ворот в Чуфут-Кале. Их нам открывает тот самый татарин в красной рубахе, которого мы заметили еще снизу. Эти деревянные ворота полностью покрыты узкими полосками из металла. Они выходят на квадратную лестницу, и, миновав несколько ступенек, мы попадаем на плато в Чуфут-Кале.
Чуфут-Кале (Иудейская крепость) долгое время была населена караимами, интернированными сюда и на Мангуп крымскими ханами, разрешившими им в виде исключения проживание в татарском крае при соблюдении жестких условий. Путешественники, посетившие Крым в первой четверти этого века, еще застали в этом городе оживленные улицы, заселенные дома, синагоги, наполненные гомоном молитв, тропинку, ведущую к фонтану, где в разное время суток пересекались маленькие ослики, груженные водою; северную часть плато, где еще подкармливали последних оленей, предназначенных в прошлом для ханской охоты.
Сегодня этот город полностью покинут. Его улицы, прорытые в известняке, молчаливы и пустынны. Здесь на камнях виднеются глубокие следы колеи, покрытые коричневым мхом. Все дома сохранились, но они выглядят еще более мрачными, чем развалины: хлопающие на ветру двери, насквозь просматривающиеся пустые комнаты, печи, из которых уже никогда не поднимется дым. В подавленном состоянии, с комком в горле бродишь среди всего этого, сохранившего необъяснимый отпечаток исчезнувшей жизни. Это похоже на еще теплое мертвое тело: все время надеешься, что оно сделает движение, подаст знак воскрешения.
Брянцев ведет меня к Иогонадаву Ароновичу Малецкому, караиму, которому соплеменники поручили охранять Чуфут-Кале и показывать его путешественникам. Этот человек живет в этой пустыне посередине главной улицы, ограниченной с одной стороны рядом домов, а с другой — крепостной стеною, зубцы которой обращены к пропасти и к небу. Через низкую дверь мы проникаем в большой двор, где, сидя на земле в тени дома, несколько женщин ритмично ударяют в медные чаны, звенящие как колокола. Поднявшись по маленькой лесенке со скрипящими под ногами ступенями, мы попадаем в галерею, в глубине которой сидит мужчина в очках и спокойно читает толстую книгу на иврите. Заметив нас, он встает и идет нам навстречу с приветствиями и услужливой улыбкой. Есть что-то церковное в этом маленьком седоватом человечке с редкой бородкой, крючковатым носом и с очками, поверх которых его взгляд рассматривает вас с ног до головы, избегая ваших глаз.
Он сразу же провел нас в гостиную: большую, низкую, очень чистую комнату, уставленную по краям диванами. На стене — маленькая рамка с визитными карточками посетителей. Мы садимся за стол, на котором лежит предмет, покрытый шелковой золотистой тканью. Это серебряная игольница очень тонкой работы, подаренная в 1841 году Караимскому обществу Чуфут-Кале императрицей Александрой Федоровной. Иогонадав Малецкий показывает нам этот ценный дар, подчеркивая его внешние и скрытые красоты. Затем, как священник набожно покрывает церковную чашу, так Малецкий вновь накрывает тканью игольницу. Он направляется в угол комнаты к широкому желтому сундуку и дрожащей рукой открывает его. Оттуда он достает очень богатый футляр из ценной породы дерева, инкрустированный золотом, перламутром и эмалью разных цветов, с маленькими золотыми столбиками, окаймляющими нервюры с восьми сторон и связывающими элегантные филигранные гирлянды, на которые ниспадают переплетенные ветви большого цветущего чертополоха. Этот футляр открывается с середины в направлении его длины, и с каждой стороны сворачивается и разворачивается по желанию, намотанная на два подвижных серебряных цилиндра, очень почитаемая в среде караимов рукопись Пятикнижия. Данная рукопись, датируемая серединой XVI века, к сожалению, не обладает древним видом : черные свежие чернила, слишком целый пергамент… Как бы то ни было, этот рулон папируса, долгое время хранящийся в Евпатории, год назад был перевезен сюда. Это последнее сокровище уходящего народа, и я прикасаюсь к нему со святым трепетом.
Караимы, или караиты являются, так сказать, евреями — протестантами, признающими только письменную Тору и отвергающими талмудические комментарии. Говорят, что их еще можно встретить в Египте, Херсоне, Волыни и в Литве, где, согласно переписи 1791 года, насчитывалось 4296 караимов. Некоторые историки полагают, что в прошлом веке они были изгнаны из Испании с помощью тайных происков раввинатской партии. Что касается меня, то я считаю, что эти караимы — последние потомки тех хазар, что долгое время владели Крымом и были выбиты оттуда Святополком в 1016 году. Будучи христианами до 858 года, они приняли затем иудаизм… Караимы стали покидать Чуфут-Кале во время русской колонизации Крыма, давшей им возможность свободного перемещения по полуострову. И тогда они расселились, в основном, в Карасубазаре*, в Феодосии и, особенно, в Евпатории.
Последнего жителя Чуфут-Кале звали Авраам Фиркович. Это был караимский ученый, с удовольствием занимающийся археологией и палеографией. Но, быстро осознав, что последняя наука способствует росту доходов от разного рода выгодных мистификаций, Авраам без стеснения, используя скребок и лак, дошел до французской Академии надписей и беллетристики. Он умер в 1874 году в возрасте восьмидесяти восьми лет. Семья его рассеялась по Крыму, а Чуфут-Кале опустел. Мы пересекаем эту сахарскую пустыню с ее открытыми домами, душа которых покинула их, с ее большими, наполненными эхом, дворами, с ее длинными улочками, в глубине которых все время надеешься встретить кого-нибудь. Мы посещаем две синагоги, примечательные лишь маленьким садиком у входа, где отмечали когда-то праздник Дарохранительниц и в котором находятся очень древние могилы двух или трех раввинов, почитаемых за их редкие добродетели. Затем мы спускаемся в подземные комнаты, окна которых выходят в пропасть, со всех сторон окружающую Чуфут-Кале, точно так же, как море окружает коралловый риф. Чтобы выйти из города, мы направляемся к югу, где раньше находился главный вход. По дороге мы останавливаемся у мавзолея Ненкеджан-Камин, дочери Тохтамыш-хана. Где-то в XIV веке молодая княгиня была похищена и помещена в эту крепость татарским князем, имя которого не дошло до наших дней. В те времена Чуфут-Кале, называвшееся «Киркова», или «Киркиелия», было населено генуэзцами и татарами, разрушенную мечеть которых мы видим перед собой. Камни от этой мечети с их надписями можно заметить также в стенах караимских домов. Легенда, возможно правдивая, рассказывает о том, что хан Тохтамыш сам пустился в погоню за своей дочерью. Приблизившись к закрытой крепости, он с горечью увидел, как та, которую он намеревался освободить, стоя на крепостной стене, с любовью прильнула к своему похитителю. В гневе и бешенстве от душевной боли, он зарядил свою пращу и попал прямо в сердце своей дочери. Видимо, чтобы увековечить это событие, над главными воротами помещена мраморная плита, на которой можно еще различить грубое изображение пращи и двух камней внутри сердца. Могила этой несчастной княгини — самое красивое, что есть в Чуфут-Кале.
Я уношу тяжелое впечатление от посещения этого города, который в течение многих веков видел на своих улицах стайки счастливых детей, подростков и девственниц, щебечущих о любви, видел целый народ, работающий, любящий, поющий, молящийся. Старики, сидящие под солнцем и приглаживающие свои белые бороды, повторяли фразу: «Жить здесь или умереть». А теперь — смерть, самая мрачная смерть под этой общей могилой. Я кажется прислушиваюсь к сердцу мертвеца, — таким вечным кажется это молчание, давящее на все эти немые крыши, на все эти пустынные улицы.
Луи Бертрен
