Путешествие по мертвым городам Крыма. Город Бахчисарай. Часть 3
1 часть, 2 часть
Местные татары в основной своей массе трудолюбивы.
Более подверженные капризам природы, более закаленные тяжким трудом, чем горные татары, они с презрением крестьянина к штатскому относятся к своим братьям, живущим на побережье, называя их татами и ренегатами. Их коричневые деревни в коричневой степи смотрятся так же грустно, как и табор бедуинов в пустыни: ни одного дерева, ни одного фонтана, только одни глиняные мазанки, облепившие со всех сторон тихую площадь, где там и сям бродят в траве или по снегу куры, гуси и утки. Иногда можно заметить в углу или посередине улицы потертый край очень глубокого колодца.
Летом им принадлежит необъятная степь с маками, плывущими, как красные медузы, по волнам пшеницы и ячменя. Но маки быстро облетают, и степь быстро желтеет, приближая тяжелый период жатвы и молотьбы под обжигающим солнцем при жарком ветре, поднимающим со всех сторон облака пыли, тянущиеся до самого горизонта.
Я часто встречал на дорогах Крыма этого татарина-земледельца. Он тяжело шагал позади своей мажары, колеса которой ужасно скрипели при каждом медленном , неровном шаге идущих в примитивной упряжке буйволов, которые вдвое сильнее быков, или верблюдов с добрыми, симпатичными глазами большого пса. Обычно татарин носит шапку из черного барана, маленькую курточку из шерсти белых ягнят, широкие серые штаны из грубой ткани, а на ногах — кожаные подошвы, подвязанные к икрам. Бронзовый цвет сурового лица, редкая, короткая борода, узкие монгольские глаза, он идет с трубкой во рту, низко опустив голову, выдвинув плечи вперед, как будто подталкивает руками невидимую повозку.
И, наблюдая, как он месит ногами краснозем или жирную грязь разбитых дорог, привычно помахивая коротким кнутом, я думал о татарине — горце, который в это же время прорывал каналы, направляя живительную прохладную влагу к тенистым садам и плантациям табака и винограда, откуда открывается прекрасный вид на море.
Татары Ялты и побережья, в общем-то, настоящие татары современного Крыма, не имеют четко выраженного типа. Они одновременно напоминают итальянцев, армян, кавказцев и, особенно, греков и турок. Поэтому у них, в большинстве своем, красивые глаза, правильные черты лица, густая темная борода, белая кожа, заискивающие, обходительные манеры. Они говорят на испорченном турецком языке с некоторой примесью иностранных слов, особенно, итальянских. Обычно умеренный в еде, татарин с легкостью может стать обжорой. Это только вопрос обстоятельств. Он с одинаковым удовольствием и аппетитом съест кусок черного хлеба, натертый чесноком, — свою обычную пищу, или вкусит пол-барашка с очень сладким десертом. Эти потомки Ченгис-хана могли бы издать свою поваренную книгу, в которой, безусловно, я бы упомянул «чирчербурек», приготовленный из свежерубленной баранины с молодым луком в слоеном тесте; «шишлыки», или ягнята на вертеле, зажаренные на костре, сильно поперченные и приправленные в горячем виде пахучими травами. Среди очень калорийных сладостей «баклава» достойна особого упоминания. Это круглый пирог из нескольких коржей, между которыми проложен «каймак» — сладкий молочный заварной крем с топленым маслом. Пирог подают ломтиками, политыми медом. Брянцев утверждает, что баклава легко усваивается. Это доказывает, что у него — крепкий желудок!
Чаще татарин пьет только воду, но, когда это возможно, он балуется «язмой», освежающим напитком из йогурта, вида кислого молока, или «бузой» — напитком на основе забродившего меда.
Что касается водки, которую по чистой случайности Магомет забыл запретить, то она имеет много поклонников среди молодежи, особенно тех, кто служит в татарских эскадронах, созданных Россией. Мне не раз случалось видеть этих молодых кавалеров с их пьяным диким отупением, напоминающих мне наших алжирских стрелков, находящихся под воздействием абсента. Поэтому старики-татары воспринимают казарму, как грязную клоаку, превращающую их детей в пьяниц. Вероятно, именно это создавало трудности для рекрутского набора в среде татарского населения. Некоторые годами скрывались в горах в недоступных убежищах, другие уплывали на простых лодках в Константинополь в сопровождении родителей, готовых на самые тяжелые жертвы. Я знаю одного старого, полуслепого ходжу из очень хорошей, некогда зажиточной семьи, у которого семеро сыновей. Ему удалось таким образом избавить шестерых детей от воинской службы, но седьмой, видимо, станет солдатом, так как все эти путешествия подорвали здоровье старика. Он опасается умереть на чужбине. Эта история доказывает, насколько развито у татар чувство семьи. Здесь также ощущается влияние греков, особенно дорожащих семейными добродетелями.
Мужчина — неоспоримый и почитаемый глава татарской семьи, при том, что его жена не рабыня и не служанка ему. Обычно, у татарина одна, очень преданная ему жена-советчик.
Как далеки эти взаимоотношения от арабской семьи! Там, где араб уже раз двадцать пустил бы в ход свою палку, татарин будет продолжать убеждать словами. Кроме этого, он очень нежно относится к детям, он набожно почитает стариков; и если иногда он жесток по отношению к нищему, так это потому, что сегодня самый богатый — это наименее бедный среди татар, стоящий в двух шагах от нищеты. Татарин довольствуется слишком малым, чтобы позволить себе роскошь раздавать милостыню. Будучи мирным по нраву, он не любит ссоры. Впрочем, в момент вспыльчивости может случиться, что он с кулаками будет доказывать свою правоту. Однако это не будет серьезная драка, так как вид крови парализует его. Самая тихая из французских провинций насчитывает в своих анналах за двадцать лет больше преступлений, чем весь Крым за пятьдесят лет. Большие преступления здесь настолько редки, что о них потом еще долго говорят со страхом по вечерам, дополняя все новыми и новыми фантастическими подробностями, перенося эти преступления в область легенд. В этой связи Брянцев подробно рассказал мне об убийстве игумена Кизилташского монастыря близ Судака, убийстве, совершенном тремя татарами, одному из которых особенно нужны были деньги, чтобы увезти в Константинополь молодую француженку из Судака, оказывающую ему знаки внимания. Разбойники затаились в лесу у дороги; как только появился монах на коне, они убили его одним выстрелом из ружья, затем, чтобы замести следы, решили сжечь труп.
Но во время этого гнусного дела убийцы заметили, что с соседней вершины за ними следит мальчик-пастух, стерегущий баранов. Бросившись за ним в погоню, они схватили мальчика-татарина и начали угрожать спалить его самого, если он, съев землю, не поклянется молчать до конца своей жизни. Испуганный парнишка дал клятву преступникам. Но затем его замучали угрызения совести. Во время сна его приследовали кошмары, днем ему казалось, что деревья разговаривают, и однажды ночью в бреду он обо всем рассказал отцу. Сразу же оповестили полицию, и через несколько месяцев троих убийц повесили на одной из площадей Феодосии. «Среди них был один красавчик. В час его смерти у всех женщин Тавриды были слезы на глазах», — завершил свой рассказ Брянцев.
На этом месте нас прервали последние призывы муэдзина на молитву. Слева от нашего балкона совсем рядом с нами высится минарет Ханского дворца. Кажется, протяни руку, и достанешь его. На вершине минарета огромная, как слепая ночная бабочка, черная тень муэдзина трижды обходит вокруг потухшего факела. Слышится жалобный призыв, долгий рыдающий крик, колебания от которого идут не вширь, а ввысь по направлению к звездам и возвращаются оттуда странным эхом. Затем мрачный силуэт крикуна растворяется, голос умолкает, исчезает эхо, и желанная ночная торжественная тишина обрушивается на нас. «Самый большой недостаток татарина — это его лень», — говорит мне Брянцев.
И он прав. Татарин в совершенстве обладает талантом ничегонеделания или делания только того, что крайне необходимо. Он засыпает с удивительной легкостью. В любое время дня или ночи ему стоит только лечь на живот, положить руки на скрещенные руки, и вот он уже храпит, закрыв глаза. Также хорошо этот вечный соня наделен огромной способностью собраться и прекрасно выполнить срочную, безотлагательную работу. Именно его собранность и привязанность к домашнему очагу не позволяют татарину терять свои силы в отупляющей распущенной праздности, так свойственной народам Востока.
В качестве вывода: татарин — очень симпатичный человек, который любит природу так же, как те, кто ее понимает, и понимает природу так же, как те, кто ее любит. Он умен. У него больше самолюбия, чем гордости, больше упрямства, чем настойчивости; и если он не всегда с уважением относится к благу другого, так это потому, что христиане разных конфессий, окружающие его, сделали все, чтобы доказать ему отсутствие этой добродетели в катехизисах.
Уже полночь. Я отпускаю Брянцева, назначив ему встречу на следующий день в Ханском дворце. Ни одного огонька в черной массе домов, кучкующихся на склоне вокруг оскверненного минарета. А внизу, на тихой улочке между деревьями у дверей Ханского дворца горят два фонаря, как две погребальные свечи у катафалка.
Местные татары в основной своей массе трудолюбивы.
Более подверженные капризам природы, более закаленные тяжким трудом, чем горные татары, они с презрением крестьянина к штатскому относятся к своим братьям, живущим на побережье, называя их татами и ренегатами. Их коричневые деревни в коричневой степи смотрятся так же грустно, как и табор бедуинов в пустыни: ни одного дерева, ни одного фонтана, только одни глиняные мазанки, облепившие со всех сторон тихую площадь, где там и сям бродят в траве или по снегу куры, гуси и утки. Иногда можно заметить в углу или посередине улицы потертый край очень глубокого колодца.
Летом им принадлежит необъятная степь с маками, плывущими, как красные медузы, по волнам пшеницы и ячменя. Но маки быстро облетают, и степь быстро желтеет, приближая тяжелый период жатвы и молотьбы под обжигающим солнцем при жарком ветре, поднимающим со всех сторон облака пыли, тянущиеся до самого горизонта.
Я часто встречал на дорогах Крыма этого татарина-земледельца. Он тяжело шагал позади своей мажары, колеса которой ужасно скрипели при каждом медленном , неровном шаге идущих в примитивной упряжке буйволов, которые вдвое сильнее быков, или верблюдов с добрыми, симпатичными глазами большого пса. Обычно татарин носит шапку из черного барана, маленькую курточку из шерсти белых ягнят, широкие серые штаны из грубой ткани, а на ногах — кожаные подошвы, подвязанные к икрам. Бронзовый цвет сурового лица, редкая, короткая борода, узкие монгольские глаза, он идет с трубкой во рту, низко опустив голову, выдвинув плечи вперед, как будто подталкивает руками невидимую повозку.
И, наблюдая, как он месит ногами краснозем или жирную грязь разбитых дорог, привычно помахивая коротким кнутом, я думал о татарине — горце, который в это же время прорывал каналы, направляя живительную прохладную влагу к тенистым садам и плантациям табака и винограда, откуда открывается прекрасный вид на море.
Татары Ялты и побережья, в общем-то, настоящие татары современного Крыма, не имеют четко выраженного типа. Они одновременно напоминают итальянцев, армян, кавказцев и, особенно, греков и турок. Поэтому у них, в большинстве своем, красивые глаза, правильные черты лица, густая темная борода, белая кожа, заискивающие, обходительные манеры. Они говорят на испорченном турецком языке с некоторой примесью иностранных слов, особенно, итальянских. Обычно умеренный в еде, татарин с легкостью может стать обжорой. Это только вопрос обстоятельств. Он с одинаковым удовольствием и аппетитом съест кусок черного хлеба, натертый чесноком, — свою обычную пищу, или вкусит пол-барашка с очень сладким десертом. Эти потомки Ченгис-хана могли бы издать свою поваренную книгу, в которой, безусловно, я бы упомянул «чирчербурек», приготовленный из свежерубленной баранины с молодым луком в слоеном тесте; «шишлыки», или ягнята на вертеле, зажаренные на костре, сильно поперченные и приправленные в горячем виде пахучими травами. Среди очень калорийных сладостей «баклава» достойна особого упоминания. Это круглый пирог из нескольких коржей, между которыми проложен «каймак» — сладкий молочный заварной крем с топленым маслом. Пирог подают ломтиками, политыми медом. Брянцев утверждает, что баклава легко усваивается. Это доказывает, что у него — крепкий желудок!
Чаще татарин пьет только воду, но, когда это возможно, он балуется «язмой», освежающим напитком из йогурта, вида кислого молока, или «бузой» — напитком на основе забродившего меда.
Что касается водки, которую по чистой случайности Магомет забыл запретить, то она имеет много поклонников среди молодежи, особенно тех, кто служит в татарских эскадронах, созданных Россией. Мне не раз случалось видеть этих молодых кавалеров с их пьяным диким отупением, напоминающих мне наших алжирских стрелков, находящихся под воздействием абсента. Поэтому старики-татары воспринимают казарму, как грязную клоаку, превращающую их детей в пьяниц. Вероятно, именно это создавало трудности для рекрутского набора в среде татарского населения. Некоторые годами скрывались в горах в недоступных убежищах, другие уплывали на простых лодках в Константинополь в сопровождении родителей, готовых на самые тяжелые жертвы. Я знаю одного старого, полуслепого ходжу из очень хорошей, некогда зажиточной семьи, у которого семеро сыновей. Ему удалось таким образом избавить шестерых детей от воинской службы, но седьмой, видимо, станет солдатом, так как все эти путешествия подорвали здоровье старика. Он опасается умереть на чужбине. Эта история доказывает, насколько развито у татар чувство семьи. Здесь также ощущается влияние греков, особенно дорожащих семейными добродетелями.
Мужчина — неоспоримый и почитаемый глава татарской семьи, при том, что его жена не рабыня и не служанка ему. Обычно, у татарина одна, очень преданная ему жена-советчик.
Как далеки эти взаимоотношения от арабской семьи! Там, где араб уже раз двадцать пустил бы в ход свою палку, татарин будет продолжать убеждать словами. Кроме этого, он очень нежно относится к детям, он набожно почитает стариков; и если иногда он жесток по отношению к нищему, так это потому, что сегодня самый богатый — это наименее бедный среди татар, стоящий в двух шагах от нищеты. Татарин довольствуется слишком малым, чтобы позволить себе роскошь раздавать милостыню. Будучи мирным по нраву, он не любит ссоры. Впрочем, в момент вспыльчивости может случиться, что он с кулаками будет доказывать свою правоту. Однако это не будет серьезная драка, так как вид крови парализует его. Самая тихая из французских провинций насчитывает в своих анналах за двадцать лет больше преступлений, чем весь Крым за пятьдесят лет. Большие преступления здесь настолько редки, что о них потом еще долго говорят со страхом по вечерам, дополняя все новыми и новыми фантастическими подробностями, перенося эти преступления в область легенд. В этой связи Брянцев подробно рассказал мне об убийстве игумена Кизилташского монастыря близ Судака, убийстве, совершенном тремя татарами, одному из которых особенно нужны были деньги, чтобы увезти в Константинополь молодую француженку из Судака, оказывающую ему знаки внимания. Разбойники затаились в лесу у дороги; как только появился монах на коне, они убили его одним выстрелом из ружья, затем, чтобы замести следы, решили сжечь труп.
Но во время этого гнусного дела убийцы заметили, что с соседней вершины за ними следит мальчик-пастух, стерегущий баранов. Бросившись за ним в погоню, они схватили мальчика-татарина и начали угрожать спалить его самого, если он, съев землю, не поклянется молчать до конца своей жизни. Испуганный парнишка дал клятву преступникам. Но затем его замучали угрызения совести. Во время сна его приследовали кошмары, днем ему казалось, что деревья разговаривают, и однажды ночью в бреду он обо всем рассказал отцу. Сразу же оповестили полицию, и через несколько месяцев троих убийц повесили на одной из площадей Феодосии. «Среди них был один красавчик. В час его смерти у всех женщин Тавриды были слезы на глазах», — завершил свой рассказ Брянцев.
На этом месте нас прервали последние призывы муэдзина на молитву. Слева от нашего балкона совсем рядом с нами высится минарет Ханского дворца. Кажется, протяни руку, и достанешь его. На вершине минарета огромная, как слепая ночная бабочка, черная тень муэдзина трижды обходит вокруг потухшего факела. Слышится жалобный призыв, долгий рыдающий крик, колебания от которого идут не вширь, а ввысь по направлению к звездам и возвращаются оттуда странным эхом. Затем мрачный силуэт крикуна растворяется, голос умолкает, исчезает эхо, и желанная ночная торжественная тишина обрушивается на нас. «Самый большой недостаток татарина — это его лень», — говорит мне Брянцев.
И он прав. Татарин в совершенстве обладает талантом ничегонеделания или делания только того, что крайне необходимо. Он засыпает с удивительной легкостью. В любое время дня или ночи ему стоит только лечь на живот, положить руки на скрещенные руки, и вот он уже храпит, закрыв глаза. Также хорошо этот вечный соня наделен огромной способностью собраться и прекрасно выполнить срочную, безотлагательную работу. Именно его собранность и привязанность к домашнему очагу не позволяют татарину терять свои силы в отупляющей распущенной праздности, так свойственной народам Востока.
В качестве вывода: татарин — очень симпатичный человек, который любит природу так же, как те, кто ее понимает, и понимает природу так же, как те, кто ее любит. Он умен. У него больше самолюбия, чем гордости, больше упрямства, чем настойчивости; и если он не всегда с уважением относится к благу другого, так это потому, что христиане разных конфессий, окружающие его, сделали все, чтобы доказать ему отсутствие этой добродетели в катехизисах.
Уже полночь. Я отпускаю Брянцева, назначив ему встречу на следующий день в Ханском дворце. Ни одного огонька в черной массе домов, кучкующихся на склоне вокруг оскверненного минарета. А внизу, на тихой улочке между деревьями у дверей Ханского дворца горят два фонаря, как две погребальные свечи у катафалка.
Луи Бертрен
