Путешествие по мертвым городам Крыма. Город Бахчисарай. Часть 2
1 часть
Школа, находящаяся на попечении большой мечети, расположена в двух шагах отсюда. Она состоит из одной бедной, низкой комнаты с замусоленными стенами и с облупившейся штукатуркой. Ее освещают окно с решеткой, выходящее во двор, и широко распахнутая дверь в тени старой сливы, фрукты которой оставляют на земле кровавые следы. Учитель — миловидный старец, одетый во все красное, с красивой королевской карточной бородкой, цвет которой белее, чем его тюрбан паломника. Он почти растянулся перед низким пюпитром, на который поставил свои туфли. Учитель лениво дирижирует своей изящной палочкой. Сидя перед ним на глиняном полу, его маленькие ученики громко читают Коран, покачивая головами. Чтобы пройти к семинарии, или медресе, я пересекаю маленький, прохладный, тенистый дворик, посередине которого красивый фонтан разбрасывает хрустальные водяные жемчужины, шумно ударяющиеся о мраморный бордюр. Слишком громкое слово — семинария! Представьте себе три комнаты, связанные между собой двумя узкими дверьми; в каждой из комнат около двадцати деревянных топчанов с соломенной подстилкой, кувшином и грубым войлоком. Сейчас семинаристы на каникулах, а мой гид Брянцев со страхом останавливает меня на пороге этих келий со зловонным запахом плесени, полагая, что здесь очень много вшей.
Выйдя из медресе, я возвращаюсь на центральную улицу. Эта, в общем-то, единственная настоящая улица Бахчисарая не представляет собой ничего интересного. Утрясенная четырьмя веками ее использования, проезжая часть напоминает своей мостовой каменистое ложе горного потока после ливня; только четырехколесные экипажи могут здесь сохранять свое равновесие. Пешеходы передвигаются по узким, извилистым тротуарам, тянущимся по обе стороны дороги. Чаще всего встречаются бедные магазинчики. Но это восточная, цветастая бедность. Я замечаю много шорников, несколько ювелиров, около двадцати столяров и производителей курительных трубок. Все они работают, сидя на циновке у порога своей лавочки, в двух шагах от позолоченной солнцем улицы. Есть тут и торговцы продуктами, фруктами, гончарными изделиями; но самые прекрасные — это торговцы разноцветными тапочками: красными, желтыми, черными и фиолетовыми. Я не знаю, почему у татар работа не несет того оттенка трагичности, который у нас придает ей библейская теория о божественной каре и сегодняшняя борьба за выживание.
Ремесленники древней ханской столицы работают как бы ради развлечения, не заботясь о возможных и вероятных прибылях.
Покидая главную улицу, мы углубляемся влево, в лабиринт улочек и тупичков, куда можно пробраться только пешком; при этом желательно иметь прочный коленный сустав и хорошо сидящую лодыжку, чтобы не подвернуть ногу на каждом шагу. В этих, как бы интимных кварталах города встречается мало людей. Здесь, как вечером в церкви, слышишь звук своих шагов. Мы встречаем лишь несколько женщин в балдахонах константинопольских кадин с муслиновой вуалью на лице, очерняющей и высвечивающей их глаза; группу детей, несущих в плоских корзинах огромные фиолетовые сливы с аметистовым оттенком; двух старцев, медленно, но уверенно бредущих по тротуарам, стертым их ногами; длинного худого дервиша с черным тюрбаном на голове, аскетический скелет которого внезапно исчезает за низкой дверью. В проеме этой двери мы успеваем заметить мраморный двор, фонтан и женщин среди цветов. По мере нашего продвижения к югу, склон становится более крутым, а дома меняют свой характер. Они теряют свою строгую замкнутость, часто появляются открытые балконы со столбиками из крымского дерева. Здесь также встречаются армянские дома с их застекленными галереями, украшенными цветами, крепкие белокожие армянские женщины с широкими, плоскими, черными повязками на голове.
Ближе к закату, минуя последние городские дома, я подхожу, наконец, к вершине горы «Белая бровь» напротив древнего кладбища. Отсюда нашему взору предстает весь Бахчисарай, такой неожиданно кокетливый и веселый. Это похоже на шкатулку, внезапно открывшуюся, благодаря игре секретной пружины. Со всех сторон виднеются доселе скрытые высокими стенами сады, похожие на крупные жемчужины в оправе; кусты, аллеи тополей; грациозные, взмывающие ввысь минареты; купола гробниц и мечетей; а слева — большое зеленое пятно Ханского дворца. Да, это действительно восточный город, настоящий «дворец садов», — Бахчисарай!
И в прошлом, созерцая этот город, засушливые молчаливые вершины в этот сумеречный час, когда теплый бриз разносит ароматы роз, герани и жасмина, многие татарские поэты могли без сожаления мечтать о чудном Багдаде, имя которого так часто упоминалось в их стихах. Когда я вновь спускаюсь в город, вдоль извилистых улиц зажигаются фонари, в окнах домов появляются лампы. Слышится звон колокола на маленькой армянской церкви «Двух апостолов». Напротив меня, по другую сторону города, горы простирают в бесконечность свои плато и меловые вершины при свете появляющихся звезд, похожих на бриллианты в опаловой оправе.
Вечером я приглашаю Теодора Петровича Брянцева выпить со мной чаю на балконе гостиницы. Прежде всего, не подумайте, что Брянцев похож на тех заурядных гидов, которые более преуспели в рекламе своих услуг, чем в знаниях о стране своего обитания. Брянцев — это добрый русский с мягким худым лицом Христа, который согласился бы пожертвовать своим глазом и голодать в пустыни сорок лет вместо сорока дней. Вежливый, ненавязчиво услужливый, он с удовольствием беседует с тобой. Он «соблаговоляет» не знать о многих вещах, несмотря на свой ум. У него в карманах всегда найдется образец того, что вас интересует: камни, минералы, кораллы или окаменелости. Предположим, вам попался скульптурный фрагмент, поразивший вас: если Брянцев это заметит, будьте уверены, на следующий день он принесет вам рисунок, очень похожий на оригинал, несмотря на то, что он сделан неумелой, детской рукой. Этот добряк, — возможно, неудачник, сражающийся со своей робостью. Устав от этой борьбы, он, как воробьишко, залетел в Бахчисарай и здесь решил окончить свои дни. Я его часто вижу перед глазами: одетый во все черное, жалкий длинный фрак, деформированный картуз, он смело вышагивает впереди меня, волоча за собою мою длинную дорожную сумку. И потом, Брянцев — отец шестерых детей, которых он одевает, согревает и кормит на деньги от уроков русского языка, которые он дает зимой татарам, и на несколько рублей, получаемых летом от редких путешественников за работу в качестве гида. Поэтому, дорогой читатель, я рискну обратиться к вам с рекламой : если вы в качестве практичного и милосердного туриста посетите Бахчисарай, пусть вашим гидом станет Брянцев!
С того места, где мы находимся, видна большая часть северного склона города с празднично освещенными домами. Застекленные веранды похожи на огромные фонари, а в глубине дворов тихий, невидимый свет ламп высвечивает белизну окружающих стен, создавая на них порою фантастические теневые узоры. У наших ног между деревьев два уличных фонаря освещают вход в Ханский дворец, словно две траурные свечи у катафалка. В тишине улицы четко раздаются шаги женщины с вуалью и татарина, несущего впереди нее венецианский фонарь. Небо прозрачнее и синее, чем в Африке, вместе с тем оно менее объемно, хотя иногда, как и в Алжире, кроме звезд, на нем можно наблюдать и звездную пыль. Справа, ближе к верхним кварталам в этом чудном небе на фоне зазубрены соседнего хребта высится мрачный и печальный, похожий на сломанную мачту минарет с обвалившейся вершиной. Это минарет мечети Марии Потоцкой, давно закрытой для верующих, и имеющей множество легенд. Вот одна из наиболее распространенных, рассказанная Брянцевым: 25 мая 1787 года в то время, как Екатерина Великая, въехав в Бахчисарай ближе к полудню, пересекала главную улицу по направлению к Ханскому дворцу, муэдзин мечети Потоцкой, как обычно, с вершины минарета созывал верующих на молитву. Один из казаков эскорта императрицы принял это за выражение непочтения со стороны святого человека. Он выстрелил ему в рот, сразив наповал. В тот же день вершина минарета обвалилась, и двери оскверненной мечети закрылись навсегда.
Эта легенда подводит нас к разговору о несчастном татарском народе, тихо вымирающем в степях и горах Крыма, в ссылке на Кавказе, в самых заброшенных окрестностях Константинополя. Чем дальше продвигаешься от степи к побережью, тем больше замечаешь, как физически и морально изменилась татарская раса при контакте с чужеземцами, прибывшими с моря. Единственно, кто еще может сегодня дать довольно правильное представление о монголо-калмыках, захвативших Русь и Крым, так это потомки тех кубанских ногайцев, которых переселили из турецкой крепости Анапы в степи Тавриды.
3 часть
Школа, находящаяся на попечении большой мечети, расположена в двух шагах отсюда. Она состоит из одной бедной, низкой комнаты с замусоленными стенами и с облупившейся штукатуркой. Ее освещают окно с решеткой, выходящее во двор, и широко распахнутая дверь в тени старой сливы, фрукты которой оставляют на земле кровавые следы. Учитель — миловидный старец, одетый во все красное, с красивой королевской карточной бородкой, цвет которой белее, чем его тюрбан паломника. Он почти растянулся перед низким пюпитром, на который поставил свои туфли. Учитель лениво дирижирует своей изящной палочкой. Сидя перед ним на глиняном полу, его маленькие ученики громко читают Коран, покачивая головами. Чтобы пройти к семинарии, или медресе, я пересекаю маленький, прохладный, тенистый дворик, посередине которого красивый фонтан разбрасывает хрустальные водяные жемчужины, шумно ударяющиеся о мраморный бордюр. Слишком громкое слово — семинария! Представьте себе три комнаты, связанные между собой двумя узкими дверьми; в каждой из комнат около двадцати деревянных топчанов с соломенной подстилкой, кувшином и грубым войлоком. Сейчас семинаристы на каникулах, а мой гид Брянцев со страхом останавливает меня на пороге этих келий со зловонным запахом плесени, полагая, что здесь очень много вшей.
Выйдя из медресе, я возвращаюсь на центральную улицу. Эта, в общем-то, единственная настоящая улица Бахчисарая не представляет собой ничего интересного. Утрясенная четырьмя веками ее использования, проезжая часть напоминает своей мостовой каменистое ложе горного потока после ливня; только четырехколесные экипажи могут здесь сохранять свое равновесие. Пешеходы передвигаются по узким, извилистым тротуарам, тянущимся по обе стороны дороги. Чаще всего встречаются бедные магазинчики. Но это восточная, цветастая бедность. Я замечаю много шорников, несколько ювелиров, около двадцати столяров и производителей курительных трубок. Все они работают, сидя на циновке у порога своей лавочки, в двух шагах от позолоченной солнцем улицы. Есть тут и торговцы продуктами, фруктами, гончарными изделиями; но самые прекрасные — это торговцы разноцветными тапочками: красными, желтыми, черными и фиолетовыми. Я не знаю, почему у татар работа не несет того оттенка трагичности, который у нас придает ей библейская теория о божественной каре и сегодняшняя борьба за выживание.
Ремесленники древней ханской столицы работают как бы ради развлечения, не заботясь о возможных и вероятных прибылях.
Покидая главную улицу, мы углубляемся влево, в лабиринт улочек и тупичков, куда можно пробраться только пешком; при этом желательно иметь прочный коленный сустав и хорошо сидящую лодыжку, чтобы не подвернуть ногу на каждом шагу. В этих, как бы интимных кварталах города встречается мало людей. Здесь, как вечером в церкви, слышишь звук своих шагов. Мы встречаем лишь несколько женщин в балдахонах константинопольских кадин с муслиновой вуалью на лице, очерняющей и высвечивающей их глаза; группу детей, несущих в плоских корзинах огромные фиолетовые сливы с аметистовым оттенком; двух старцев, медленно, но уверенно бредущих по тротуарам, стертым их ногами; длинного худого дервиша с черным тюрбаном на голове, аскетический скелет которого внезапно исчезает за низкой дверью. В проеме этой двери мы успеваем заметить мраморный двор, фонтан и женщин среди цветов. По мере нашего продвижения к югу, склон становится более крутым, а дома меняют свой характер. Они теряют свою строгую замкнутость, часто появляются открытые балконы со столбиками из крымского дерева. Здесь также встречаются армянские дома с их застекленными галереями, украшенными цветами, крепкие белокожие армянские женщины с широкими, плоскими, черными повязками на голове.
Ближе к закату, минуя последние городские дома, я подхожу, наконец, к вершине горы «Белая бровь» напротив древнего кладбища. Отсюда нашему взору предстает весь Бахчисарай, такой неожиданно кокетливый и веселый. Это похоже на шкатулку, внезапно открывшуюся, благодаря игре секретной пружины. Со всех сторон виднеются доселе скрытые высокими стенами сады, похожие на крупные жемчужины в оправе; кусты, аллеи тополей; грациозные, взмывающие ввысь минареты; купола гробниц и мечетей; а слева — большое зеленое пятно Ханского дворца. Да, это действительно восточный город, настоящий «дворец садов», — Бахчисарай!
И в прошлом, созерцая этот город, засушливые молчаливые вершины в этот сумеречный час, когда теплый бриз разносит ароматы роз, герани и жасмина, многие татарские поэты могли без сожаления мечтать о чудном Багдаде, имя которого так часто упоминалось в их стихах. Когда я вновь спускаюсь в город, вдоль извилистых улиц зажигаются фонари, в окнах домов появляются лампы. Слышится звон колокола на маленькой армянской церкви «Двух апостолов». Напротив меня, по другую сторону города, горы простирают в бесконечность свои плато и меловые вершины при свете появляющихся звезд, похожих на бриллианты в опаловой оправе.
Вечером я приглашаю Теодора Петровича Брянцева выпить со мной чаю на балконе гостиницы. Прежде всего, не подумайте, что Брянцев похож на тех заурядных гидов, которые более преуспели в рекламе своих услуг, чем в знаниях о стране своего обитания. Брянцев — это добрый русский с мягким худым лицом Христа, который согласился бы пожертвовать своим глазом и голодать в пустыни сорок лет вместо сорока дней. Вежливый, ненавязчиво услужливый, он с удовольствием беседует с тобой. Он «соблаговоляет» не знать о многих вещах, несмотря на свой ум. У него в карманах всегда найдется образец того, что вас интересует: камни, минералы, кораллы или окаменелости. Предположим, вам попался скульптурный фрагмент, поразивший вас: если Брянцев это заметит, будьте уверены, на следующий день он принесет вам рисунок, очень похожий на оригинал, несмотря на то, что он сделан неумелой, детской рукой. Этот добряк, — возможно, неудачник, сражающийся со своей робостью. Устав от этой борьбы, он, как воробьишко, залетел в Бахчисарай и здесь решил окончить свои дни. Я его часто вижу перед глазами: одетый во все черное, жалкий длинный фрак, деформированный картуз, он смело вышагивает впереди меня, волоча за собою мою длинную дорожную сумку. И потом, Брянцев — отец шестерых детей, которых он одевает, согревает и кормит на деньги от уроков русского языка, которые он дает зимой татарам, и на несколько рублей, получаемых летом от редких путешественников за работу в качестве гида. Поэтому, дорогой читатель, я рискну обратиться к вам с рекламой : если вы в качестве практичного и милосердного туриста посетите Бахчисарай, пусть вашим гидом станет Брянцев!
С того места, где мы находимся, видна большая часть северного склона города с празднично освещенными домами. Застекленные веранды похожи на огромные фонари, а в глубине дворов тихий, невидимый свет ламп высвечивает белизну окружающих стен, создавая на них порою фантастические теневые узоры. У наших ног между деревьев два уличных фонаря освещают вход в Ханский дворец, словно две траурные свечи у катафалка. В тишине улицы четко раздаются шаги женщины с вуалью и татарина, несущего впереди нее венецианский фонарь. Небо прозрачнее и синее, чем в Африке, вместе с тем оно менее объемно, хотя иногда, как и в Алжире, кроме звезд, на нем можно наблюдать и звездную пыль. Справа, ближе к верхним кварталам в этом чудном небе на фоне зазубрены соседнего хребта высится мрачный и печальный, похожий на сломанную мачту минарет с обвалившейся вершиной. Это минарет мечети Марии Потоцкой, давно закрытой для верующих, и имеющей множество легенд. Вот одна из наиболее распространенных, рассказанная Брянцевым: 25 мая 1787 года в то время, как Екатерина Великая, въехав в Бахчисарай ближе к полудню, пересекала главную улицу по направлению к Ханскому дворцу, муэдзин мечети Потоцкой, как обычно, с вершины минарета созывал верующих на молитву. Один из казаков эскорта императрицы принял это за выражение непочтения со стороны святого человека. Он выстрелил ему в рот, сразив наповал. В тот же день вершина минарета обвалилась, и двери оскверненной мечети закрылись навсегда.
Эта легенда подводит нас к разговору о несчастном татарском народе, тихо вымирающем в степях и горах Крыма, в ссылке на Кавказе, в самых заброшенных окрестностях Константинополя. Чем дальше продвигаешься от степи к побережью, тем больше замечаешь, как физически и морально изменилась татарская раса при контакте с чужеземцами, прибывшими с моря. Единственно, кто еще может сегодня дать довольно правильное представление о монголо-калмыках, захвативших Русь и Крым, так это потомки тех кубанских ногайцев, которых переселили из турецкой крепости Анапы в степи Тавриды.
3 часть
Луи Бертрен
