Призраки Ак-Монайских катакомб
...Сейчас мы войдем в скалу».Так в Крыму когда-то называли подземные катакомбы, откуда добывали строительный камень. Вот здесь — Яровая скала. Кто знает, почему ей дали такое имя? В названии вроде бы слышится фамилия. Интересно, кем был этот Яровой: основателем каменоломни, горным мастером, подрядчиком, покупавшим камень, а может просто обычным каторжником?
Дальше — Пьяная скала. Говорят, что ходы в ней извилисты, виляют то в одну, то в другую сторону: вроде бы маркшейдер, давший указание рубить ходы именно так, изрядно прикладывался к водочке... Скал этих тут великое множество. Ай-Монайские каменоломни тянутся вдоль берега моря километров на десять, а то и более. А уж какую площадь занимают все ходы — никому не известно. Паутина подземная.
Земля в районе бывшего Ак-Моная, нынешнего Каменского, горбится вокруг провалов. Время от времени осыпается земля и верхний слой камня, обнажая подземелья. Окрестности... Да что там окрестности — весь Ленинский район — второй этаж рукотворного подземного мира. Можно спуститься под землю в Багерово — и выйти через восемь километров, где-нибудь в Чистополье. Были путешественники, доходившие до Аджимушкайских каменоломен. Говорят, что можно и до Опука подземными штольнями добраться.
Вход в Яровую скалу — именно вход, а не дыра — аккуратный темный прямоугольник. Это одна из старейших (а потому и лучше всего сохранившихся выработок). В старину все делали на совесть. Связывают основание Ак-Монайских каменомен с ротой солдат, чем-то прогневавших матушку-Екатерину. Сослала якобы она неугодных на край света — в Крым. Даже на самый край этого края — к основанию Арабатской стрелки. И стали ссыльные камень ломать, дома строить. А позже превратился Ак-Монай в место подневольного труда: ссылали сюда каторжников. Это их руками выдолблены километры штолен. Из акманайского камня строилась Феодосия и многие села окрест. Вывозился он и дальше.
...Темнота проглатывает нас. Нужно несколько минут, чтобы привыкли глаза. Фонарик, как назло, не работает. Пытаюсь зажечь свечу. От входа тянет холодом, и робкий огонек то и дело гаснет. Владимир Кондратов, руководящий местным поисковым отрядом, работающим на общественных началах — человек, посвятивший много времени изучению местных катакомб (вряд ли есть кто-то, знающий о них больше), уверенно направляется в глубину тоннеля. Можно идти во весь рост, хотя до «потолка» — верхнего свода — легко достать рукой. Здесь тепло. Исчез дневной свет, а вместе с ним прохладный ветерок. Впереди — длинный коридор, с одной стороны его аккуратно сложены друг на друга камни разной величины. Это отходы, которые равняли по стеночке, дабы не загромождать штольни.
«Семен Николаевич Гудзенко тюремный надзиратель» — затейливо выведено углем на белом известняке недалеко от входа. Лихая роспись господина Гудзенко встречает нас и на следующем повороте. «Можно стыковать...» — без сомнения, «служебная» пометка маркшейдера, просчитывавшего как новый туннель пройдет по отношению к предыдущему. В этом рукаве Ак-Монайских каменоломен надписи углем скорее всего относятся к концу девятнадцатого — началу двадцатых веков. Кое-где встречаются даты: 1911, 1912, 1897.
Следующий поворот — следующий тоннель. Пропускаю вперед фотокорреспондента, а Владимир Георгиевич исчез впереди еще раньше. Вдруг становится страшновато. Огонек свечи бросает пятнышко света на стену. «Митрий Ряботка», «Виктор Земеля». Расписались здесь приятели-солдатики или те, кого они сторожили? Пятнышко света падает на пол. Видны две глубоких колеи — следы от повозок, на которых вывозили камень. Добывали его вот как: глыбу выпиливали пилой, а после обтесывали, придавая ей стандартную форму. «Избави меня от лукавого и от Ак-Монайской скалы...» — встречает нас новая надпись. Давным-давно нет того, кто написал на стене эту просьбу. Свершилось ли то, о чем этот человек молил Бога?
Чтобы попасть на каторгу в
«Не стращай судьба бедою, не зови на бой.» Шаг вперед — и следующая надпись. Торопливым почерком: «Добыто — 108, 68 на выходе» — это учетчик подсчитывал напиленный и вывезенный камень. Рядышком — «75 первого сорту, 60 второго сорту сработали. Павленко.» В день это или в неделю, в месяц? Сколько каторжников трудилось в Ак-Монайской скале, мы вряд ли узнаем. Можно только предположить, что были они в основном крымские жители.
Мне кажется , что идем мы очень долго. Владимир Георгиевич вслух жалеет, что у нас мало времени, чтобы осмотреть... Нет, не все (это ж десятки, если не сотни километров ходов!), — хотя бы самые интересные надписи на этом участке.
— Корабль! — почти одновременно вырывается у меня и фотокорреспондента. Огромное парусное судно. По трапу поднимается шеренга солдат с длинными ружьями с примкнутыми штыками. Отдельно рядом нарисован солдат при полной выкладке. Может быть, специалист смог бы определить к какому времени относится его форма. Что хотел сказать этим неведомый художник? Вспоминал он корабль, который доставил его к крымским берегам, или просто изобразил некое славное событие, свежее еще в его памяти?
Идем гуськом. Впереди Владимир Георгиевич и Евгений Сталинградский, опытный поисковик и любитель подземелий — «Одному сюда никогда не надо заходить. Мало ли что может случиться?». Я держусь за ними — моя несчастная свечка освещает только то, что под ногами и на ближней стене. Фотокор продвигается сзади. Поворачиваю — и мне кажется, что справа ко мне движется размытое красноватое пятно.
— Леша, это ты сейчас что-то снимал? Красным вроде полыхнуло — стараюсь, чтобы голос не дрожал.
— И не думал даже.
— Это что ж, галлюцинация у меня?
Еще раз кошусь вправо — пятно есть. Мигаю — пусто. Черный провал бокового хода. Лет сто назад мы верили в призраков. Сейчас мы верим, что после человека остается какое-то энергетическое облачко, которое мы порой способны видеть. Владимир Георгиевич и Евгений на людей подверженных тонким душевным волнениям никак не похожи.
— Когда мы в первый раз спустились не в этот, в другой рукав Ак-Монайской каменоломни (тут недалеко), было нас шесть человек. Движемся вперед, штольня такая же — сбоку сложены в человеческий рост разнокалиберные камни, отходы. Вдруг я почувствовал, что воздух вокруг меня сгустился — как будто через что-то упругое проходишь. Несколько шагов — все нормально. Потом — снова сгущение. Позвал Женю: «Чувствуешь что-нибудь?» Он прошелся, и в тех же местах останавливается: «Кажется, идти труднее, как будто что-то мешает...» Потом уже мы увидели рисунки: где-то церковь, где-то — священник, где-то — просто крест. Поняли, что там было?
Могилы. Здесь каторжники работали, здесь жили, здесь же и умирали. И хоронили их в одном из ответвлений выработок: просто укладывали тело у стены и заваливали камнями, а рядом вырастала обычная стенка из отходов. Никто не различит могилу, никто не найдет. Разве что товарищ нацарапает на стене крест, или художник, из таких же каторжников, найдет минутку и что-то нарисует.
Разбирая каменные завалы в таких местах поисковики находили останки. Вот вам энергетика — если вы верите в это. Представьте, что оставалось в месте упокоения каторжника, жившего с проклятиями на устах и умершего так же...
Для житья каторжникам выделялась одна из выработок. Ограждалась она «ложными стенками» — из тех самых каменных отходов. Стелили там солому, завешивали вход — вот и вся «меблировка». Для туалета отведено отдельное место. Попадая в каменоломню, преступник обречен был долго не увидеть солнца. Весь свет — от самодельной лампы: бутылочки, наполненной маслом, где тлел фитилек. Жили они здесь, не ощущая смены погоды, времен года — в выработках круглый год одна и та же температура, девять градусов тепла по Цельсию. Только по тому, как таяли силы, прибавялось морщин и седых волос, убавлялось зубов и надежды, можно было понять, что проходят месяцы и годы.
Может быть, к началу ХХ века жизнь каторжников стала более сносной. Не исключено, что разрешили некоторым из них селиться на поверхности, в селе. На каких-то выработках к этому времени трудились уже и вольнонаемные рабочие. Какое-то время мы идем молча. То справа, то слева возникают и возникают входы в новые туннели. Может быть, в каких-то из них есть еще безымянные могилы. Луч скользит по потолку и наталкивается на висящую вниз головой летучую мышь. Она спит крепким зимним сном. Ее не пугают призраки Ак-Монайских катакомб. Летучая мышь — верный признак того, что эти места редко посещаются человеком. Она, с головы до лапок укутавшаяся собственными крыльями, похожа на тугой кожаный мешочек. Спит. Чихать она хотела на свет фонариков и вспышку фотоаппарата.
Мы все дальше и дальше уходим вглубь Ак-Монайских каменоломен. Над нами сейчас — метров десять, а то и двенадцать камня и земли. Если пойти нужной штольней, можно услышать, как совсем рядом ворочается и шумит море. Километры и километры заброшенных подземных выработок хранят много тайн.
У группы поисковиков, которой руководит Владимир Кондратов, есть правило: ничего не выносить наружу. Что можно найти там, где трудились когда-то каторжники? Кандалы, долото, замки... Останки несчастного, умершего от болезни и непосильного труда. Осколки бутылочек -"мерзавчиков" из-под водки, служившие масляными светильниками. «Грошовая в общем-то вещь, а стекло — с перламутром!» — восхищается старинной работой Владимир Георгиевич. То и дело в стенах встречаются выдолбленные углубления — сюда тоже ставились лампы, освещавшие «фронт работ». Главное богатство этих штолен — надписи и рисунки, сделанные каторжниками более века тому назад. От сентиментально-лирических, прерывающихся то и дело деловыми записями учетчиков: сколько и какого камня добыто — до откровенно хулиганских, порой с лихими карикатурами.
«Не зная отдыха и счастья трудился здесь бедный люд... 1912 год.» — разлапистые буквы явно начертаны редко пишущим человеком.
«Вывезено на поверхность 142, браку на горе — 24 штуки...»
«Кто писал — таму пива бутылку, кто читал — таму... (из цензурных соображений слово пропускаю) ... по затылку».
Рисунки, рисунки — женские портреты в профиль — дамы в блузках с высоким горлом и высоко поднятыми волосами. Корабли — колесные пароходы, парусники. Уж не занесла ли злая судьба в Ак-Монайские каменоломни матросика? Только человек, отлично знающий оснастку каждого корабля, может так нарисовать. Смешные чертики при жандармских погонах.
«Здесь не камень, а гранит. Здесь люди не работали, а мучились...»
«Не дают... С голоду подохнем...Котомки забираем и уходим...»
Ак-Монай был маленьким селом при каменоломнях. Местом отдаленным, уединенным — однако в восточном Крыму среди подрядчиков и строителей известным. Случалось и такое, что новую штольню били под заказ — ежели требовался камень известного сорта. Скажем, из одной катакомбы брали известняк помягче, который обрабатывается легко. Из другой добывали плотный твердый камень, называли его «мрамор» — первосортный материал. К Ак-Монайским каменоломням даже подвели железнодорожную ветку — чтоб быстрее вывозить камень.
Можно примерно сказать, когда здесь прекратилась добыча: в конце 1917- начале 1918 годов. Не исключено, что кто-то из бывших каторжников выбился в те времена в красные комиссары — почему нет, «биография» подходящая: человек, пострадавший от царского режима и надрывавшийся в каменоломнях... Прекратилась добыча и на тех участках, где трудились вольнонаемные.
Если вы посмотрите на карту, то увидите: неподалеку от Ак-Моная находится место, откуда «вырастает» Керченский полуостров. Это — Парпачский перешеек. Место стратегически важное. Кто захватил этот перешеек — тот и открыл дорогу на весь Керченский полуостров. В 1919 красные войска не удержали Ак-Монайских позиций на Парпачском перешейке, а в 1921 с тех же позиций отступали белые.
Каменоломни же все время находились в тылу обороняющейся армии. Там пряталось местные жители, там размещали оружейные и интендантские склады, там хватало места для госпиталя и для солдат.
В Ак-Монайских каменоломнях не происходило таких громких событий, как, скажем партизанское восстание 1919 года в Аджимушкайских. Но это не значит, что эти места не видели больших человеческих трагедий.
В 1921 году национализированные каменоломни Крыма дали Советскому государству 7068 штук пиленого камня. Были среди тех шести заработавших каменоломен Ак-Монайские? Почти с уверенностью можно сказать — нет. Казалось бы: давайте, запускайте их, стране нужен камень! Владимир Кондратов уже много лет подступается к одной жутковатой тайне Ак-Моная:
— В одной из подземных выработок этих каменоломен ГПУ организовало фильтрационный лагерь для лиц «непролетарского происхождения», которые вернулись из-за границы, или не успели туда уехать. Есть сведения, что по каким-то причинам эти штольни были затампонированы (наглухо закрыты) вместе с людьми. Что там случилось: провело ГПУ массовые расстрелы, или заживо замуровало узников — неизвестно.
Тридцатые годы наконец-то принесли оживление в Ак-Монайские каменоломни. Возобновилась добыча камня. Правда, не так как встарь, «по советскому». Это значит — туннели делались попроще, к поверхности поближе. Простоял бы, пока другую штольню не начнут бить. Проваливаются сейчас все больше именно эти выработки. Вот, взгляните: это называется «компас», — Владимир Георгиевич светит фонариком на стену, — Эх, где-то есть другой, получше. Ну, может еще до него дойдем. Круг, по нему — насечки. Это маркшейдер начале прошлого века размечал, как пройдет новый тоннель по отношению к другим ходам каменоломни. Так в старину делали: на глазок, по памяти. И выходило, знаете ли, неплохо.И жилье, и склады.
...Великая Отечественная к Ак-Монаю приближалась исподволь. Однажды ночью часть железнодорожной ветки, ведущей в сторону каменоломен, оказалась разобранной. В селе слышали гул машин. Откуда-то возникли разговоры, что прятало что-то НКВД в каменоломнях. Разобрали ветку, чтобы из рельсов захоронку соорудить. Потом выложили ложные стенки — и кто не знает, в жизни ничего не найдет. Потом, аж в 1955 приезжала какая-то комиссия: искали что-то — может и ту захоронку. А слух распустили, что ищут... полковую казну.
— Да какая там казна могла быть! — говорит Владимир Георгиевич, — Немцы уже на пятки наступали. Если что и имело смысл прятать, то разве что документы. Дела? Здесь же в первые месяцы войны вовсю работали «особые тройки», в считанные часы вершившие суд. С другой стороны, так ли важны они были, эти расстрелянные паникеры, дезертиры, люди, распускавшие ненужные слухи — чтобы приезжала целая комиссия. И когда: через десять лет после войны, через два года после смерти Сталина! Культурные ценности? Вряд ли: что успели — уже вывезли через Джанкой. До самых последних дней, пока не сомкнулось кольцо окружения, пока немцы не взяли Ак-Монайские позиции, в каменоломнях находились наши войска. Снова — оружейные и интендантские склады, госпиталь...
Когда немцы вошли в Ак-Монай, продовольственный склад интересовал их больше всего. Предприимчивое местное население первым добралось до этих запасов. «Матка! Где?.. Воровать нихт!» — подносили солдаты к носу молодок и старух ладонь с горкой муки. Те открещивались: мол, знать ничего не знаем. А погорели на вине с того склада: отследив нескольких пьяных, оккупанты обыскивали дома.
...Под ногой что-то перекатилось. Не камень, мелькнуло что-то темное. «Рубашка» от гранаты. Пустой цилиндрик проржавел насквозь. Чуть поодаль — сумка от противогаза, тоже изьеденная временем. Из-под камня извлекаем истлевший ботинок и крошечный ветхий лоскуток защитного цвета — обрывок гимнастерки? Мы стоим в месте, где немцы взорвали свою батарею, еще несколько лет назад тут лежали остатки прожектора (потом кто-то утащил его в металлолом). Там, на поверхности — огромная вмятина. Здесь, под землей — наполовину просевший ход. То и дело попадаются ложные стенки. За ними — комнатки. После войны здесь, в каменоломнях, жили люди.
А интендантский склад Владимир Георгиевич не теряет надежды найти. Та интереснейшая работа, которую делает он и его единомышленники, обьединившиеся в поисковую группу, могла быть более эффективной. Если бы нужна была еще кому-то. Потому что пока поисковики работают на энтузиазме. Между тем, часть этих каменоломен можно было бы преобразовать в место, привлекающее туристов: чуть почистить, поставить стенки в тех местах, куда ходить опасно. Разработать машрут. Музейчик небольшой сделать. Была б помощь — группа продолжила бы поисковую работу в других каменоломнях.
Что таят в себе каменные лабиринты? Только навскидку Владимир Георгиевич перечислил с десяток маленьких и больших каменоломен, таинственных и интересных мест. Что, скажем, прячет Селевая — рукав каменоломни, полностью забитый землей: она сошла во время селя. Над ней нацарапан силуэт немецкого солдата и поставлен год, 1943: может в память тех, кто оказался здесь, застигнутый неудержимым потоком?
...Дневной свет пробивается у входа мягко: сюда, в подземелье, он входит не хозяином, а гостем. Я уже знаю, что непременно вернусь сюда: увидеть то, что не удалось сейчас, побывать в других каменоломнях. «Приезжайте, есть о чем писать!» — пригласил Владимир Кондратов.
Устроившись в машине, покашливаю. «Что, матушка, простудилась?» — интересуется фотокор. У меня вырывается: «Да, рудники проклятые... То есть, каменоломни!»
Наталья Якимова, «Крымское время»
